Curriculum vitae

Глава 29. Париж 2018.

Париж и весна. Весенний Париж… Как не переставляй местами эти два прекрасных романтических слова, в этом году они совершенно не сочетались в своей обычной лирической композиции. Апрель решил отыграться за тёплую зиму и поливал всё косыми дождями, холодил пронзительными ветрами и вёл себя, как распущенный мальчишка. Но стереотип “Париж-весна-романтика” брал своё, и влюблённые парочки попадались во всех уголках чудесного города. Они бродили по улицам и аллеям, задорно смеялись, обнимались-целовались под дождём, под зонтиками, под деревьями, в глубинах кафе. Любовь, словно знаменитые парижские каштаны, распускалась красными, белыми и розовыми соцветиями, вопреки погодным выкрутасам.

Влюбленные начала ХХI века внешне мало походили на романтичные зарисовки художников, оккупировавших календари и открытки. Стройная девичья фигурка в лёгком плаще под красным зонтом рядом с широкоплечей мужской, а-ля Джеймс Бонд, ушла в историю. Париж утонул в «шоке эпох»: черные ажурные чулки и какие-нибудь крестьянские чоботы, длинный грубо вязаный свитер вместо платья и берцы десантника, мягкий льющийся плащ и драные расклешенные джинсы. Авангардный стиль, пришедший не просто из Нью-Йорка, а из Гарлема, оккупировал законодателя моды. Волочащиеся по земле не то брюки, не то джинсы, а именно штаны, баскетбольные трусы и майки на 5 размеров больше, бейсболки с километровыми козырьками и брюки с сотней накладных карманов, служившие когда-то рабочими комбинезонами… Всё это, в сочетании со льющейся откуда-то из кафе мелодией оркестра Поля Мориа возле Эйфелевой башни, создавало непередаваемую эклектику и откровенно мешало произнести, лениво глядя на окружающий пейзаж, простые слова — “обычное парижское утро”.

Двое немолодых, но ещё статных и подтянутых мужчин, неторопливо прогуливающихся по набережной Сены, на этом празднике жизни чувствовали себя чужими по возрасту и по одежде.

—Мне прожужжали все уши, что воздух Парижа особенный, — пожаловался один из них, остановившись и вдохнув полной грудью, — но именно этого я и не чувствую.

—Я бы даже сказал, что воздух Парижа неприятен, ибо несет в себе вонь поп-корна и всякой прочей дряни, напоминая дешевые районы азиатских стран, — отшутился собеседник, провожая скучающим взглядом стайку галдящих темнокожих подростков. — Раньше, когда мостовые мыли шампунем… Я еще застал это время. Да, что-то в этом было. Сейчас парижских ароматов не осталось даже в индустрии моды. Каждый день во Франции продается двести тысячи флаконов духов и одеколона, но почти вся стоимость «Герлена» или «Шанель» уходит не на алхимию создания, а на рекламу.

—Что же тогда здесь осталось неизменным?

—Чревоугодие. На каждом шагу в Париже встретишь кафе или ресторан. Нескончаемый ряд ресторанов! Хочется задать вопрос: когда же вы, наконец, нажрётесь?!

—Жаль. Париж имеет такую романтичную историю! — искренне вздохнул первый.

—Свою историю французы знают плохо или очень плохо, — улыбнулся второй. — Конечно же, я говорю о белых, настоящих французах, а не о мигрантах. Об истории Франции времен династий французских королей французы имеют более чем смутное представление. Капетинги, Каролинги, Меровинги — эти слова практически ничего не скажут рядовому французу!

Первый собеседник ухмыльнулся и покачал головой. Оба мужчины синхронно, с левой ноги возобновили свою прогулку.

—Да что там династии королей! — продолжал второй собеседник. — Задав простой вопрос, где здесь дворец Тюильри, ты заведешь француза в полный тупик! Он не сможет ответить, где этот дворец, даже находясь в 50 метрах от него!

—Знаешь, — резюмировал первый, — у меня складывается впечатление, что Европа всем своим естеством просто кричит России: “Смотрите на меня и запоминайте, как не надо делать!”

—Уже не кричит. Всё, что мы видим, это бессознательные конвульсии фактически умершего организма. Только единицы понимали весь трагизм ситуации, и Дальберг был одним из них. Несмотря на всю натуру профессионального вурдалака, надо отдать должное его здравомыслию и политической прозорливости. О желании англосаксов схарчить Старый Свет и использовать мигрантов в качестве оружия он предупреждал еще в середине девяностых, но так ничего и не смог сделать, несмотря на все свои закулисные связи.

—Может быть его поэтому и убрали? Как там было дело? Из некролога ничего не понятно.

—23 марта он был на деловой встрече в городе Каркасон… Это на юге Франции. Когда садился в машину, на него напал 26-летний марроканец Редуан Лакдим… Официально — с целью угнать автомобиль. Дальберга убил на месте одним ударом ножа, водителя — ранил. Машину так и не угнал… Потом, уходя от преследования, захватил заложников в местном супермаркете и был ликвидирован в ходе штурма магазина. Так что все концы в воду…

—Да… — первый опять остановился. — Какая всё-таки любопытная гримаса истории. Всю свою жизнь он и его предки боролись с ересью “северных варваров”, отодвигали как можно дальше границы Европы на восток, а смерть подошла совсем с другой стороны. Сражаться с воображаемыми русскими танковыми клиньями, рвущимися к Ла-маншу, а погибнуть от ножа легально приехавшего с Юга нищего марроканца.

—А может быть в этом и есть суровый закон кармической расплаты? Не пытайся уничтожить чужую цивилизацию, и тогда на твоих глазах не будут уничтожать твою собственную. Вот что эти дальберги делают на Украине? Денно и нощно подкармливают униатов, когда у самих за спиной горит собор Парижской Богоматери!

—Читал недавно Хантингтона, он как раз всё это уже предсказывал в книге “Война цивилизаций”. Украину смело можно считать ареной сражения в этой войне, а Донбасс — линией цивилизационного разлома.

—Ну и как там сейчас у вас?

—За “у вас” по шее получишь!

—Ладно-ладно, “штурмбаннфюрер Штирлиц”, не злись. Расскажи своими словами, как?