Гарем

  Он весело прыснул.

  Почему-то шейх совершенно не удивился, услышав это.

  - Мы играли в кости, и ещё я рассказывал им разные истории, - улыбаясь, живо продолжал пленник. - Я много повидал, монсеньор, путешествуя по миру, и мне нравится про это рассказывать. Про разные страны, и людей, и обычаи...

  "Я бы тоже послушал", - едва не выпалил аль-Адиль, но, к счастью, вовремя прикусил язык.

  - Вы очень, очень учёный и мудрый человек, - с искренним уважением воскликнул вдруг гяур, указывая подбородком на все механизмы и приборы аль-Адиля, аккуратно расставленные на полках. - Я бы послушал ваши рассказы о неизведанном, вместо того, чтобы болтать самому.

  Он вновь будто прочёл мысли шейха, и тот невольно вздрогнул.

  - Я вообще... - аль-Адиль запнулся и в замешательстве откашлялся.

  "Не умею рассказывать".

  "Никогда не болтаю без дела".

  "Не думал, что мои рассказы кому-то могут быть интересны".

  Пленник терпеливо ждал. Взгляд его был таким тёплым и доверчивым, будто бы он сидел напротив аль-Адиля на пиршестве почётным гостем, а не у его ног со связанными за спиной руками!

  - Я вообще не должен болтать тут с тобою, - с усилием выговорил наконец аль-Адиль, старясь, чтоб его слова прозвучали как можно твёрже. - Осквернителю моего гарема - место на колу посреди городской площади.

  Выпалив это, он почему-то тут же раскаялся в сказанном.

  Губы пленника дрогнули, и он опустил голову.

  - Я знаю, знаю, - прошептал он удручённо, и аль-Адиль, снова поддавшись непонятному импульсу, протянул руку и взял его за подбородок, чтобы вновь взглянуть в зелёные глаза.

  - Ты умеешь обходиться с ними... с женщинами... с людьми, - выдохнул он, сам не понимая, зачем это говорит, но неудержимо желая сказать. - Научи меня, как это делать. Есть алгоритм?

  Глаза гяура совершенно округлились, и шейх мимолётно подумал, что зря употребил такое непонятное слово.

  Но тот понял.

  И рассмеялся - негромко и необидно.

  - Вы, главное, начните, монсеньор, - объявил он, склонив голову к плечу, и шейх, спохватившись, медленно разжал пальцы.

  Почему-то ему хотелось - впервые в жизни! - касаться другого человека.

  Касаться этого гяура, сидевшего перед ним на ковре с бесшабашной улыбкой, касаться его тёплой гладкой кожи, на которой остались отметины от других рук и других губ.

  И он думал об этом без ожидаемой брезгливости.

  Пленник тем временем продолжал, оживлённо блестя глазами:

  - Просто поговорите с кем-нибудь из них, монсеньор! Они поймут вас, клянусь Мадонной!

  Шейх не сразу сообразил, что гяур всё ещё толкует о его жёнах.

  - Газаль, например, - продолжал тот, задумчиво наморщив лоб. - Она такая... славная.

  - Как ты их вообще не перепутал? - спросил шейх, вновь снедаемый любопытством.

  - Ну что вы, монсеньор, - серьёзно и чуть укоризненно протянул гяур. - Они же все разные!

  - Значит, ты помнишь всех моих женщин, - не удержавшись, съехидничал аль-Адиль, глядя, как гладкие щёки пленника заливает румянец, как вздрагивают в смятении опущенные ресницы. - А всех своих? Сколько их у тебя было?

  - Неважно, - помедлив, хрипловато отозвался тот. - Сколько бы ни было - да, я помню их всех... всех до единой и до смерти не забуду.

  Эти слова прозвучали так пылко и так целомудренно, что аль-Адиль и сам растерянно заморгал.

  А потом он медленно достал из-за пояса свой кинжал. Рукоять его была усыпана драгоценными камнями, но лезвие дамасской стали блестело свирепо и безжалостно.