Гарем

  - В вашем гареме, о светлейший повелитель, - простонал он, опускаясь на колени рядом с гяуром. - Прикажите казнить меня вместе с ним - за недогляд! А заодно вашего выжившего из ума старого евнуха, этого Мустафу, который преспокойно дрых на шёлковых подушках, пока этот блудодей, - он попытался ткнуть пленника в бок, но тот мгновенно отпрянул в сторону, - творил свои непотребства! А также прикажите казнить мерзких развратниц, осквернительниц супружеского ложа, предававшихся утехам с этим, с этим...

  Сабир захлебнулся праведным гневом и умолк, уткнувшись лбом в ковёр.

  - Мои жёны? - не веря своим ушам, в полной растерянности осведомился шейх. - Все мои жёны?

  Сабир лишь горестно простенал что-то совсем уж неразборчивое, продолжая самозабвенно елозить бородой по ковру, а пленник немедленно заявил по-арабски и со всем пылом:

  - Они не виноваты! Никто не виноват! Только я!

  Шейх перевёл на него изумлённый взгляд. Гяур приподнялся на локте, потом перекатился на бок и сел на пятки, покаянно опустив встрёпанную голову и исподлобья косясь на шейха.

  Аль-Адиль взглянул на Сабира, на остальных переминавшихся у порога стражников, и каменно-холодным голосом приказал:

  - Уходите. Я сам допрошу его.

  - Но если вам потребуется пытать его во время допроса, о светлейший повелитель? - рьяно запротестовал Сабир.

  - Зачем? - вскрикнули шейх и пленник в один голос.

  Сабир явно оторопел.

  - Чтобы нечестивец не посмел запираться в своих прегрешениях, - сбивчиво пояснил он.

  - А кто запирается? Никто и не запирается! - пробормотал гяур, завороженно взирая на то, как аль-Адиль выпроваживает стражников за порог.

  Шейх, впрочем, совершенно не представлял, что ему делать с этаким грешником, и тем более не представлял, как тот ухитрился проделать то, что проделал. Это-то и было самым любопытным, и выяснить сие следовало без завывающего, как иблис, Сабира.

  - Все мои жёны? - снова промолвил шейх с ударением на каждом слове, внимательно всматриваясь в зелёные глаза вскинувшего голову гяура. - Все до единой?

  Тот облизнул губы и, отводя блеснувший взгляд, сокрушённо отозвался:

  - Вы же не накажете их, правда, монсеньор?.. Да, все. Все двенадцать.

  - О Всевышний... - воскликнул шейх, всплеснув руками в совершенном изумлении. - Но как?! Каким образом?!

  Все остальные вопросы могли подождать.

  Пленник ещё раз метнул на него лукавый, несмотря ни на что, взгляд и исчерпывающе объяснил:

  - Легко пить из источника, когда источник так же сильно жаждет тебя.

  - Так их двенадцать? - в замешательстве пробормотал шейх, чувствуя, что щёки его заливает румянец. В голосе гяура звучал явный укор.

  - А вы и не знали, сколько их у вас, монсеньор? Да, двенадцать, - гяур мечтательно улыбнулся. - Джаннат, Азиза, Фарида. Хамдийя, Лулуа, Калила, Инайя, Зухра, Газаль, Айша, Навруз, Сафия.

  Женские имена звучали музыкой на его распухших губах, и шейх вдруг представил, как эти губы впивались в губы его женщин.

  Его?

  Эти женщины никогда ему не принадлежали.

  Они были жёнами и наложницами его брата, над которыми совершил обряд мулла, передавая их под его власть. Четыре постоянные жены, а остальные - временные, "мут-а" согласно шариату. Ненужные, совершенно ненужные, щебечущие, порхающие, рыдающие, смеющиеся существа. Прекрасные, словно бабочки, но совершенно бесполезные.

  Бабочки хотя бы опыляли цветы и, как цветы, услаждали взоры.

  Впрочем, аль-Адиль мог признать, что женская красота тоже может услаждать взоры.

  Если эти женщины спят.

  Возвращаясь к вопросу о...

  Шейх нерешительно поднял руку, мимолётно коснувшись тёплого и твёрдого плеча гяура, а тот опять смущённо на него покосился. И легко вздохнул, рефлекторно дёрнув связанными за спиной руками - явно собираясь привычно почесать в затылке перед тем, как откликнуться на уже не раз высказанный вопрос.