Страница 7 из 9
Реми был готов умереть за неё тогда. И сейчас.
А ведь он с нею даже не переспал!
Даже ни разу не лёг рядом.
Но однажды ночью Гэйла проснулась с придушенным криком. Она снова видела перед собой того, кому Гастон продал её в первый раз - его пьяный оскал, грубые руки, бесцеремонно сдёргивающие с неё платье. В её ушах загремел его лающий хохот, и она жалобно вскрикнула, охваченная животным ужасом.
- Гэйл... Гэйла!
Это был голос Реми. Он пролился в её затуманенное кошмаром сознание, словно струи августовского щедрого дождя - на охваченный пожаром лес:
- Гэйла!
Он даже не пытался коснуться её, пока она, всхлипывая и глядя на него остановившимися от страха глазами, беспомощно от него отползала. Протянув к ней руки, он звал и звал её, так ласково, как звала бы мать:
- Гэйла... Гэйла...
Она наконец со стоном уронила голову в колени и кое-как вымолвила:
- Прости.
- Ляг со мной, - шёпотом попросил он, по-прежнему не дотрагиваясь до неё. - Вот тут, у костра. Пожалуйста.
Слишком измученная, чтобы спорить, она растянулась рядом с ним на попоне, отрешённо глядя в ночное небо. Он протянул было руку - пригладить её всклокоченные волосы, но тут же отдёрнул.
От его крепкого тела исходило тепло, а дыхание было ровным и успокаивающим. И нервный озноб, сотрясавший Гэйлу, начала понемногу стихать, хотя она всё ещё была настороже, как пасущаяся в кустах лань.
Реми всё-таки пригладил ей кудри - стремительным лёгким движением.
- Сказочку хочешь? - весело спросил он. - Про братца Лиса и братца Черепаху?
У неё вырвался дрожащий смешок, и, приняв его за согласие, Реми неспешно начал:
- Грелся себе как-то на солнышке братец Черепаха, а мимо как раз пробегал хитрющий старый братец Лис...
Он плёл и плёл эту немудрящую сказочку, изображая потявкивание братца Лиса и кряхтение братца Черепахи, а Гэйла просто слушала и слушала - не сказку, а его напевный голос... а потом твёрдо перебила его:
- Я больше никогда и никому не позволю делать это со мной. Никогда. Лучше умереть.
Реми молчал очень долго. А потом прошептал ей на ухо, повернувшись к ней:
- Закрой глаза. - И, встретил её недоверчивый взгляд, мягко добавил: - Не веришь мне? Держи меня за руки.
Господи, она никому не могла доверять в этом мире. Никому!
Но ему - могла.
Гэйла тоже повернулась на бок лицом к нему, неловко стиснув его шершавые пальцы, и закрыла глаза. Ресницы её непроизвольно вздрагивали, дыхание сбивалось.
И она совершенно задохнулась, когда его обветренные губы коснулись её губ.
О Боже, скольких мужчин она с омерзением приняла в себя за несколько проклятых недель своего рабства у Гастона! Но никто никогда её не целовал. Она сама брезгливо отворачивалась, пока они жадно щупали её грудь и задирали подол сорочки.
Губы Реми ласкали её рот медленно и легко, но она ощущала эту ласку каждым нервом своего натянувшегося, как тетива, тела - влажный жар и медовую нежность его рта, мятный холодок зубов. Движения его языка напомнили ей движения соития, но она внезапно подумала об этом без отвращения. Тело её напряглось ещё больше, безотчётно прижимаясь к его сильному телу, но она не выпускала его рук, впиваясь в них ногтями, и её короткие всхлипы прорывались сквозь его поцелуи, которые становились всё жарче и неистовей. Но это не пугало её. Впервые в жизни всё нараставшая обжигающая волна возбуждения судорогой скручивала её нутро, затмевая разум.
Время замерло. Осталось только это невыносимое блаженство, сладкая грешная мука.
Раздвинув ноги, Гэйла вжалась пылающим лоном в твёрдое, как камень, бедро Реми и пронзительно вскрикнула, освобождаясь. Но так и не разжала пальцев, вцепившихся в его запястья, проваливаясь в темноту блаженного сна.
Она знала, что они никогда не скажут друг другу ни слова о происшедшем.