Страница 10 из 18
Резюме. Как ни относись к марксизму, террору, Рабкрину и электрификации всей страны, – в войнах принято величать победителей, а не драпмейстеров. Участие в красных победах звезд высшей военной лиги камня на камне не оставляет от новейшей теории о поганках-большевиках, насланных на святую Русь в пломбированных вагонах. Красивая на бумаге идея всеобщего благоденствия не сработала в числе прочего из-за своей исходной кадрово-кухарочьей хромоты – но ставили ее настоящие профессионалы, редкие на Руси мастера боя, дипломатии, просвещения и финансов, которым по русскому обычаю досталась плохая доля и незаслуженное забвение. Трудно вообразить, что б осталось от Москвы, от Расеи, не соединись тогда люди в профессорских бородках с людьми в усах и пропусти к столицам чужие и свои «освободительные» армии.
Югославия б от нее осталась, и больше ничего.
1918. Чапай
«Чапаев», 1934. Реж. братья Васильевы
«Чапаев» – редкое кино, где восставшие массы явлены тем, чем и были: неуправляемым сбродом, который то драпает гурьбой, то, окрыленный комиссарской бранью и револьвером, скачет в атаку с утроенной энергией.
Белые, удирающие при первой пулеметной стрекотне, надо сказать, выглядели не лучше.
В этих условиях несказанно возрастали роль и вес личности в истории, которые марксистская наука склонна всячески преуменьшать, называя такой трюк диалектикой.
Прилетал, как вихрь, на птице-тройке чудо-атаман, произносил энергичное-непечатное и вел гопоту назад расширять жизненное пространство – как Ермак Тимофеевич в первой песне, ермоловский казак, отгоняющий черна ворона, – во второй и сын, зарезавший сам себя, в третьей.
Так сочинялось великое прошлое и снималось великое кино, идущее глубоко вразрез с подлинной и многажды переписанной историей Гражданской войны. История гласила, что именно на участках, где царила запорожская гуляйпольщина-атаманщина-улялаевщина, Красная Армия терпела самые чувствительные поражения, а то и веселые мятежи с образованием карликовых квазиуголовных республик у себя по фронту. Все их вожди носили папаху, биноклю, бурку-шпоры, держали свиту и полюбовницу в кубанке. Все любили отрывистые чапайские приговорки типа «наплевать и забыть», «ша» и «врешь, не возьмешь». Все норовили сверкнуть чумными очами и по-наполеоновски припечатать пятерней карту мира – отчего их всех в дальнейшем с успехом играл артист Евгений Матвеев, косноязычный от спирающего грудь темперамента. И только там, где эту разбитную жар-птицу удавалось взять за хвост посланцам Троцкого – военспецам с комиссарами, где к азиатской пассионарности добавлялись дисциплина, связь и мобресурс, начиналось пресловутое триумфальное шествие Советской власти. Пронумеровав, обмундировав и застроив добровольческие партизанские шайки, РККА стала регулярной и начала давать жару автономным, не имевшим единого управления белым армиям. Подавляющее большинство старательно забытых командующих красными фронтами было выпускниками Академии Генштаба в полковничьих и генеральских чинах; Фрунзе с Ворошиловым смотрелись на их фоне самозванцами (последний – к тому же и бездарным).
Русскому народу на все это было наплевать и забыть. Он исстари не любил узду и вожжу, а любил сознательное волеизъявление свободного гражданина (то есть ту самую беготню босиком от чехов и обратно). Он помнил, что Наполеона прогнали не войском, а партизанщиной, что в Первую мировую отличился казак Козьма Крючков и больше никто и что злыми комиссарами были латыши, мадьяры и евреи, которых в войну приходилось терпеть и которых только в мирное время прижал к ногтю товарищ Сталин (из-за чего мы чуть не проиграли Вторую). Русский народ, от века героизировавший разбойников, хотел не счетов, застегнутых пуговиц и устава внутренней службы, а шашки в стол, шапки оземь, блатной истерики и хрумканья яблок с проплевом на пол (эту манеру в дальнейшем с успехом перенял Н. С. Михалков – и в «Свой среди чужих, чужой среди своих», и в «Жестоком романсе»). Наверху его очень даже поддерживали, двигая к руководству армией не стратегов, а рубак – Буденного, Ворошилова и Тимошенко.
Противостоять совокупному напору вождей и масс братья-режиссеры со всей их старорежимной внешностью все же не смогли. Комиссар хоть и держался соколом, хоть и переломил и обтесал народного любимца, а по очкам проиграл ему с разгромным счетом (хорошо хоть, в анекдотах остался как образец здравого смысла и алкогольной независимости). Чапай – вылетающий наперерез казачьей лаве по параболической траектории неуч, бузотер, охальник и плут – заслуженно возглавил все возможные рейтинги популярности. Только когда Фурманову удалось его причесать и переодеть во френч, белые смекнули, что амба, их взяла, кончилось волшебство и нет больше сказочного богатыря Василь Иваныча, который одной шашкой и чугунком с картохой закидывал целые офицерские батальоны. Тут и конец настал легенде, а может, наоборот – начало. Три песни пел Иваныч – все три не допел. Утопили его, как Ермака в речке, на гостеприимной казахской земле (город Лбищенск, ныне Чапаев, это, между прочим, территория Западного Казахстана – так что русский народный герой ныне покоится в чужой земле).
Раньше-то на распоясанного Василь Иваныча с антоновкой за щекой и рубахой из порток – руки у них были коротки.
Не тронь дичка, проклятые мичуринцы.
1919. Колчак
«АдмиралЪ», 2009. Реж. Андрей Кравчук
У Довлатова была легенда о горском дедушке, полном вселенской гордыни человеке-кремне, который всем стихиям наперекор, в молниях и ураганах орал с утеса: «Какэм! Абанамат!» – и грязно ругался.
Таким же эпическим iron-мэном, мистером Ice, фольклорным могиканином был адмирал А. В. Колчак, которого логика вечных дерзаний, противохода и склоки занесли на исторически неправую и заведомо проигрышную сторону в гражданской смуте. Обогнувший земной шар через Арктику, рубивший торосы, тянувший лямку нарт заодно с обессилевшими собаками, этот джеклондоновских статей полярник был воистину персонажем черного комикса, мрачным Корто Мальтесом, что чуть наискось, с наклоном вперед, стоит в реглане с руками за спиной на скособоченном мостике среди девятых валов. И дивно хорош в минуты затишья на пустынном Берегу Скелетов, у «максимовского» пулемета на штативе, с высокой по-эсэсовски тульей командирской фуражки, в гордом гумилевском одиночестве на ветреной вахте. Романтический темперамент требовал вызова, душевного раздрая, черной меланхолии и плохого конца. Корсар, Колумб, противленец, Овод, полевой командир чужих революций, Колчак был слишком индивидуален, слишком инфернально красив для патриотической иконы, которую любят лепить из надломленных фигур русского прошлого былинники Первого канала.
Ревизуя новейшую историю в пользу белых, Первый слагает бесконечную оду мнимым и действительным неудачникам. Колчаку. Есенину. Живаго. Махно. Задача сугубо благородная: песнь нравственной победе всегда была делом архидостойнейшим, когда б из проигравших не делали на каждом шагу задорных удальцов, павших жертвой избыточного великодушия к черни. Если б их не играли сплошь победительные адъютантики инфантильного сложения. Если б с них не соскабливали грязь распущенности, мещанской ограниченности и зверства поэнергичней, чем с большевистских вождей.
Колчак был старше.
Колчак был злее.
Колчак был психованней. На закате жизни у него развилась привычка, слушая неутешительные доклады, кромсать перочинным ножом ручку кожаного кресла – что никак не говорит о молочном душевном здоровье, которым наделен исполнитель главной роли К. Ю. Хабенский. Колчак, намаявшись с разношерстным белым сбродом, чуял свой злой рок, скорый конец и, вполне вероятно, осознавал главное фиаско своей жизни – выбор не той стороны. Он никогда не ходил в монархистах, с чистым сердцем присягнул Февральской республике и не был склонен к православному исступлению, которое сегодня в согласии с новой модой шьет ему Первый канал. Под белые знамена адмирала привела типовая государственническая идея империи, армии и границ, вдохновляющая любого порядочного офицера. Сепаратный Брестский мир, суливший стране небывалые территориальные потери, взбесил Колчака окончательно – и своим решением он упредил известный потомкам резкий большевистский крен вправо. Не признанный никем, кроме поверженной Германии, Совнарком неизбежным порядком монополизировал понятие национального суверенитета – что и привело в его стан весомую группу имперских генералов, которые и принесли большевикам столь желанную победу (занятно, что к 37-му, моменту расправы над армией, большинство из них были древними отставниками и под раздачу не попали; Колчаку, примкни он к этой группе, было бы 64, жил бы он в персоналке на Невском и встречался с пионерами из природоведческого кружка).