Страница 14 из 15
– Я с тобой! – спохватился Никита.
– Да ладно… – махнул рукой Мирон. – Чего лошадей по лесной чаще гонять… Что я, один не управлюсь?
Взяв две большие плотные кожаные сумки, предназначенные для воды, Мирон, пришпорив коня, скрылся в зарослях деревьев. Пробравшись напрямки через бурелом, он оказался у места, где небольшие холмы образовывали полукруг. Кристально чистая вода стекала у подножия в крошечное озерко и тоненьким ручейком убегала в сторону реки…
Наполнив обе сумки, Мирон перебросил их через спину лошади и в поводу повёл её назад. Проходя мимо старых берёз, он заметил пень, покрытый шапкой опят.
– На похлёбку сгодятся, – скинув плащ, присел около пня Мирон.
Словно цирюльник, увлёкшись, сбривал он кинжалом молоденькие душистые грибы… Остриё ножа, проколов кожу, упёрлось ему в шею.
– Брось кинжал! Крикнешь – горло перережу, – прохрипел грубый мужицкий голос сзади.
Мирон, захваченный врасплох, медленно положил на землю кинжал.
– Кто ты? И чего тебе надо? – как можно спокойнее спросил он.
– Хто? Я?! – ехидно усмехнулся незнакомец. – Душегуб!.. А надоть мине одёжу твою и коня.
– Потап, чо ты с им валандаешься7, кончай яво быстрей! – раздался нетерпеливый бас.
– Погодите, мужики, а, может, золото возьмёте?
– Золото?! А откель оно у тебя – золото? – недоверчиво усмехнулся хрипатый.
– Не слушай его – врёть он. Такия за золотом не ходють. Ишь, при хформе – служивый, видать. Кончай яво и делов-то!
– Да сейчас все кому не лень золото моют, слух пошёл, что есть оно в этих местах. Вот и мы с брательником решили урвать себе кой-чего… Вон, за поясом, глянь – мешочек с золотым песком. Коли не веришь.
– А, ну-кась, иде? – отпустив нож от шеи, наклонился хрипатый.
Молниеносно схватив руку незнакомца, Мирон с силой перекинул его через себя, с размаху опустив на остриженный от грибов пень.
– Ох!.. – коротко крякнул хрипатый, раскинув руки.
В это же мгновенье Мирон резко обернулся и едва успел увернуться от сучковатой сосновой оглобли, летевшей ему в голову.
– Ах ты, гад! – кинулся на него с ножом худощавый бородатый детина.
Изловчившись, Мирон перехватил его кисть и рывком завернул за спину.
– Больно!.. Руку сломашь!.. – прохрипел детина.
– А к чему тебе рука? – в сердцах ответил Мирон. – Тебя всё равно повесят как разбойника… Вместе с твоим товарищем – коли очухается.
– Не погуби!.. Не разбойники мы – вот те крест!.. Беглые…
– А ежели не разбойники, чего ж едва жизни меня не лишили?
– Попужать малость хотели, чтобы на помощь не позвал. Думашь, не слыхали, сколь вас там – не мене десятка мужуков заржало…
– Чево делать-то удумал?.. – с тревогой в голосе пробасил бородатый.
– Отвезём в крепость. Ну, а дальше, думаю, тебе понятно, – связав разбойнику руки его кушаком, ответил Мирон.
– Пожалей ты нас, Христа ради! – взмолился детина. – Если возвернут нас назад – запорють до смерти солдаты. Сколь беглых ужо на том свете почивають.
Мирон испытующе взглянул в полные мольбы глаза искренне взмолившегося мужика.
– Садись!.. Поговорим… – кивнул он на поваленное дерево, развязав ему руки. – Звать-то как?
– Осипом кличут. А яво – Потап, – указал он на начавшего приходить в себя товарища. – Шибко ты яво саданул. Кабы не помер.
– Очухается… – безразлично бросил Мирон. – Ну, так расскажи, Осип, кто вы и откуда, чего вас сюда занесло – а там посмотрим, как с вами поступить.
– Всё скажу, как на духу! – прижал руки к груди Осип. – Тольки помилосердствуй к нам, горемыкам!.. Троя нас бежало с Барнаульского заводу. Моченьки никакой ужо не было каторжну работу сполнять. Онисим-то дорогой помер, чахотка у яво была, хотел хоть перед смертию вольным духом дохнуть. Недалёко от Гордеевой и похоронили яво. А мы с Потапом к Беи стали пробираться. Знамы мне ети места, я ведь на Бехтемирским маяке два годочка отслужил, отсель и взяли меня в завод натместо службы… Чо ишо-то сказать?.. – развёл руками Осип.
– Так что ж, выходит, вы досюда добрались вот так вот – без еды, без сапог?.. – вопросительно взглянул на него Мирон.
– Был грех… – вздохнул Осип. – У каво котялок, у каво топор, а иде курицу поймам – вот так и дошли досель. За рекой-то спокойней будет – тама, считай, Телеуцка землица – ни поселений, ни служивых.
– Тяжело вам будет, – покачал головой Мирон. – Не вовремя вы бежать вздумали – зима на носу. А погляди-ко на свою одёжу?! – кивнул он на перевязанные верёвкой опорки8.
– Знаю… – почесал затылок Осип. – К инородцам будем пробиратьси. Люди говорять, добры они, в приюте не откажуть… Топор есть, ежели чево – срубим времянку.
– Ну, вот и твой товарищ очухался, – кивнул Мирон на сидящего около пня Потапа.
– Ты, Потап, того – повинись перед служивым, коли назад не хошь. Запорють нас там солдаты до смерти.
Потап, осознав положение дел, кряхтя и охая, поднялся на ноги.
– Не погуби, добра душа! От отчаянья в разбой пошли. Отпусти ты нас, горемычных, – хватаясь за спину, с надеждой поглядел он на Мирона.
– Идите с Богом… Заберите, пригодятся, – вернул Мирон им ножи. – Вот, ещё… Возьмите… – достал он из сумки солдатский паёк. – Всё хоть не на пустой желудок идти. Да поосторожней: в этих местах дозоры усиленные, поймают – отправят назад, в Барнаул.
– Добра ты душа… За зло добром платишь, – кланяясь до самой земли, поблагодарил Осип.
– Ты уж не серчай на нас, – потирая зашибленные места, в унисон товарищу поддакнул Потап.
– Ладно, забудем… Пора мне, мужики, в отряде беспокоиться будут, – подобрал Мирон поводья лошади и через лес направился к своим…
– Мы уж забеспокоились: не заблудился ли? – встретил его Никита. – Чево так долго?
– После расскажу, – буркнул Мирон, выкладывая возле костра опята…
– Во!.. К похлёбке хороший добавок! – воскликнул Семён Шубин, помешивая закипевшее варево. – Дай-ка немного водички сполоснуть их…
– Грибы?! – удивившись, протянул руку Фёдор. – Осенью пахнут, – поднеся к носу сросшуюся семейку опят, прикрыл он от наслаждения глаза.
– Вы, видать, господин хорунжий, шибко не равнодушны к грыбам, – хохотнул Семён.
– Детство напоминают – Подмосковье, – бросив невидящий взгляд поверх казаков, мечтательно произнёс командир.
Тень грусти мелькнула в глазах Мирона от слов Фёдора, задумчивый взгляд на мгновение застыл на его лице.
– Что с тобой?.. – заметил внезапную перемену в настроении друга Никита.
– Да так, что-то взгрустнулось… Осень… – грустно улыбнулся Мирон.
– Ну, ты прям как наш хорунжий, – поглядывая на Фёдора, шепотом произнёс Никита. – Ему бы ещё стихи сочинять…
Мучительная мысль, престань меня терзати
И сердца больше не смущай.
Душа моя, позабывай
Ту жизнь, которой мне вовеки не видати! –
процитировал Мирон отрывок из стихотворения.
– Ты что, стихи сочиняешь? – округлил от удивления глаза Никита. – …Там все такие? – неопределённо кивнул он головой, подразумевая Московскую губернию.
– Да нет… – улыбнулся Мирон. – Люди такие же, как здесь, просто есть в некоторых, как говорит Фёдор, творческая жилка. А стих этот не мой, но про меня.
– А-а… – не поняв сути сказанного, протянул Никита. – Это ж надо!..
…Солнце уже скатилось за полдень, когда отряд, закончив патрулирование, повернул в крепость. Серебрящиеся в ярких лучах солнца паутины, раздуваемые ветерком, тончайшими кружевами повисли над дорогой.
– Ну, так что у тебя там на роднике стряслось? – смахивая с лица тонкие щекочущие нити паутин, вспомнил Никита обещание Мирона рассказать о своей задержке.
– Беглых встретил… – как бы само собой разумеющееся произнёс Мирон и рассказал товарищу об инциденте у родника.
7
Валандаться – возиться.
8
Опорки – остатки стоптанной и изодранной обуви, едва прикрывающие ноги.