Страница 9 из 28
Тут тройка резко остановилась, стих звон колокольчиков, и Вера открыла глаза.
Машина стояла в чистом поле, снег серебрился, а в открытом капоте копался Петрович.
Вера глубоко вздохнула, потянулась, чуть не проломив потолок чудо-техники и вполголоса произнесла:
— А ведь можно было ожидать. Можно.
Петрович будто услышал. Выглянул из-за поднятого капота, бережно его опустил, и подошёл поближе к Вере.
Деликатно постучал в заметенное окно задней дверцы, и громко сказал:
— Ну вот, барышня, и приехали. Почти.
Веру бросило в жар от злости.
— Почти?! Это как понимать?
Петрович виновато посмотрел на неё, опустил глаза и ответил:
— Да вот так и понимать. Замело дорогу-то, ни зги не видать. Уж и не припомню такого снегопада да метели в ноябре.
Но вы, барышня, не беспокойтесь. Тут недалече, уж я-то знаю.
Вон, видите, впереди огоньки? Усадьба старая, она.
Вера вглядывалась в указанном направлении, но никаких огоньков не видела, как не напрягала глаза.
— Завёл, Сусанин, — сказала она грозно, и в то же время чуть не плача.
— Да не, какой Сусанин, — застеснялся и стал оправдываться Петрович.
Уж я-то сюда почитай десять годков как езжу, нюхом чую направление.
— Так ты что, пешком предлагаешь идти? — Вера, хоть и была зла безмерно, но и устала тоже. Не хотелось ей вылезать из тёплого нутра шедевра в тёмное чисто поле.
— Придётся, барышня, — вздохнул Петрович, и попытался галантно подать руку вылезающей даме.
Дама раздраженно отмахнулась, и вылезла сама.
Натянула поглубже капюшон, и сказала только одно слово:
— Веди.
В голове у неё не было ни одной приличной мысли, на волю просились невесть где услышанные нецензурные, но весьма зажигательные и точные обороты речи.
Она крепко сжала губы, дабы не огласить чисто поле мало подходящим приличной девушке глубоким знанием сих сокровищ отечественной лексики.
Петрович шёл бодро вперёд, однако частенько оглядывался на пыхтящую Веру.
— А ведь точно знает, куда ведёт. Ишь, как уверенно чешет в такой-то круговерти, — с некоторым облегчением подумала девушка.
Тут Петрович повернулся очередной раз, и Вера чуть не села в снег. Глаза у него светились, да таким теплым янтарным светом.
— Ну, я уже совсем. Это все снег, лезет, проклятый, в глаза. Что угодно может померещиться, сплошной глюк и обман зрения, — успокоила себя девушка, отмахнулась от особенно назойливого роя снежинок, которые и правда лезли в глаза с первобытным упорством.
Но когда Петрович оглянулся в другой раз, Вера непроизвольно отвела глаза. Мало ли. Нечего свою психику провоцировать и вводить в заблуждение.
И правильно сделала, потому что в этот раз глаза Петровича отливали уже изумрудным. Сам он, правда, этого не замечал. Да и как? Правда, говаривали, что бабка у него была не из простых. Да в небольших городках чего только не услышишь.
Самому Петрович и в голову не приходило, что он чем-то отличался. Вот хорошо видел в темноте, ну и что?
Он всегда считал, что и все так могут.
Но что это я все про Петровича? Идёт наш Сусанин, ведёт Веру нежданной гостьей к неизвестной ей Князевой А. И.
И уж близко то село, которое рядом со старой барской усадьбой.
Уж и она показалась. Три дома, один с сохранившимися колоннами и даже балкончиком, который не пойми как держался и не падал, усыпанный снегом по самые перила.
Появились и мигающие фонари.
А Вера вдруг замедлила шаг, и уставилась на этот балкончик.
Давно забытое чувство утраты защемило сердце, и в груди похолодело.
Снег не снег, метель не метель, ничего не чувствовала, замерла наша Вера и закрыла глаза.
Шедший впереди Петрович оглянулся очередной раз, матюгнулся, и припустил назад.
— Барышня, вы чего?! Очнитесь, барышня…
Однако девушка его явно не слышала. На лице Веры блуждала улыбка, и она будто спала.
— Елки-моталки, да что ж за напасть? — Петрович гнал от себя всякие нехорошие мысли, потому как слышал сто раз и от бабки в том числе старые сказки о барской усадьбе, где время будто останавливалось.
Да и всякие-то странности случались.
Якобы, там, в глубине подвалов, а строили тогда так, что подвалы и посейчас выглядели чуть ли не новехонькими, да только кто туда полезет? Не было дурачков, кроме самого Петровича, который вот совсем недавно в тех подвалах и побывал.
Так вот там, в глубине подвалов якобы чуть ли не гроб качается хрустальный, а в гробе том спит, понятное дело, царевна мертвым сном.
Петрович вот никакого гроба там не увидел.
Так, осколки всякие, да мусор.
— И правильно я не верил! — докладывал тогда Петрович дружку Семену. А на спор полез, на бутылку поспорили. Да не на простую беленькую, а виски заморского.
Петрович выиграл ту бутылку, и еще долго плевался от того виски:
— Не, не умеют крепкое делать тама, не. То ли дело наша, как слеза.
Да и верно! Какие там хрустальные гробы да царевны в стране победившего социализма?
Брехня и выдумки.
Однако вот прямо сейчас поведение Веры изрядно его смутило. Выходит, права была бабка-то… Может, и правда что-то тут есть.
Мало ли, что Петрович сам ничего не увидел да не ощутил. Может, у него нет того, как это. Нужной чувствительности, вот. Или еще чего.
Как бы то ни было, а Петрович решился на последнее средство.
Он нагнулся, набрал снега побольше, и ну метать снежки прямо в девушку. Тут спящая царевна вздрогнула, когда снежок попал ей прямо в лицо, и завопила.
— Вы что себе позволяете, милсдарь?!
И Вера запнулась:
— Милсдарь?
— Это я сказала?
Как же все это странно… — и она оглянулась вокруг.
Вокруг был снег, снежок, и кружилась понятное дело, белая метелица. Рядом же стоял Петрович, и на лице его сияла чистая неподдельная детская радость.
— Слава те, пришли вы в себя, барышня. А то я уж и не знал, что делать-то.
Вера чувствовала себя глупей не бывает. И тут ещё руку стало дёргать, пульсирующая такая боль в кисти правой.
Вера потрясла рукой, перчатка упала в снег, а на указательном пальце разгорался изумрудным сиянием позабытый ею перстень.
Сияние достигло своего максимума и исчезло, вмиг.
Так не бывает. Ну не бывает так.
Вера дотронулась до перстня, который стал тёмным и холодным.
Зато она сразу отошла от этого непонятного состояния, напоминавшего то ли сон наяву, то ли транс, то ли все вместе взятое.
Она вздрогнула, и почувствовала, как замёрзли руки.
— Ну, вот и хорошо. Вот и слава богу, — по-бабьи приговаривал Петрович.
— Тут уж и село, вот прямо туточки, как за тот дом зайдём.
Вера надела перчатки, потрясла головой, прогоняя остатки дурацкого состояния, и двинулась за Петровичем.
И не обманул ведь.
Показались маленькие уютные домики, целый десяток.
Невелико село-то.
— Небольшое, ага. Зато, почитай, все свои, сродственники.
Он уверенно шёл впереди.
Нужный дом оказался третьим, с белыми занавесочками на окнах и низеньким штакетником, за которым стояли рябины, сплошь усыпанные спелыми заснеженными гроздьями.
Из трубы тянулся серый дым, сливаясь с серыми же небесами. Окошки радовали глаз жёлтым теплыми светом.
По занавеске временами пробегал и гас голубой лучик.
- Телевизор смотрит Александра Ивановна, видать, — Петрович снял шапку, достал из внутреннего кармана франтовой куртки своей расческу с отломленными зубцами, и попытался аккуратно причесать свою вьющуюся гриву.
Гриве это нисколько не помешало сразу же свиться кольцами то вкривь, то вкось.
Расчёска же потеряла ещё несколько зубьев.
Петрович глянул на неё, плюнул, но сунул-таки в карман.
Откашлялся и постучал в дверь.
Через несколько минут дверь открылась, и на пороге показалась маленькая, худенькая женщина в джинсах, валенках и самовязаном свитере с оленями. Её седые волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке, на носу красовалась очки в тонкой металлической оправе.