ПО 3

— И эти места обширны. Я слышал, что на вашей планете есть два полюса — снежный и южный.

— Верно. Гиблые места, где нет постоянных поселений — не считая научных станций.

— У нас все примерно также. Но наша родина холодней. Снега и льда у нас больше. Конечно, все стремятся жить в самых теплых местах. Наш экватор… там нет таких тропиков, какие, как я слышал, имеются на вашей планете.

— У нас есть тропики — согласился я, не став ему говорить, насколько сильно царапает мой слух словосочетание «ваша планета».

— Наша цивилизация… все наши страны… они заняли свои территории на экваторе подобно бусинам различного размера. Но речь не о нашем мироустройстве. Нет. Я хочу рассказать о нашей древней системе наказаний для особо тяжко согрешивших. Наказания для преступников. Если тебе неинтересно, Охотник…

— Мне интересно.

Откашлявшись, Зурло что-то уточнил на своем языке у Анло, они вместе перебрали несколько слов и наконец-то история началась:

— Сейчас у нас… у них там… современная судебная система. Есть тюрьмы. Все как положено. Но до сих пор каждый из приговоренных к смерти может попытаться… может выбрать себе «ледяной забег».

— Звучит мрачно.

— Это действительно мрачно, Охотник. Но мы чтим эту традицию. Хотя на самом деле все очень просто — избравшего эту участь преступника увозят прочь от теплых мест. Его везут в льды и снега — в место подобное этому. В место подобное миру вокруг Столпа, где мы сейчас живем.

— Зачем?

— Его везут за многие километры. И чем серьезней его преступление, чем тяжелее его грех, тем дальше его увозят от обитаемых теплых мест. Также в зависимости от тяжести преступления рассчитывается количество еды, снаряжения и одежды, что будет позволено ему иметь.

— Кажется, я начинаю понимать…

— Как я и сказал — традиция мрачна, но проста. Приговоренный к смерти вправе попытаться искупить свою вину «ледяным забегом».

— Его увозят в гиблые места… и бросают там.

— Да.

— И он…

— Или она…

— Справедливо. И преступник должен…

— Ты правильно понял, Охотник. Оставленный в снегах преступник знает, в какой стороне находится спасение — ему указывают направление. Один раз.

— Вот сейчас я не совсем понял…

— Направление к спасению указывают лишь один раз — терпеливо повторил Зурло Канич — Компаса преступнику не оставляют. И если преступник потеряет направление… он будет блуждать среди снегов до тех пор, пока не умрет от голода или холода. В старые времена преступников оставляли в розе следов…

— Как-как?

— Я взял аналогию «розы ветров». Видимо ошибочно… в старые времена преступник оказывался в месте, откуда следы лыж ведут в разные места. Это делалось специально.

— Чтобы он не мог выйти по следам к спасению. Чтобы у него не было путеводной нити.

— Да. В наши времена их доставляют по воздуху. Следов не остается. Но ему указывают направление один раз. Поэтому в старые времена следы специально путались, скрещивались и разбегались. Им нельзя было верить, этим обманчивым линиям на снегу и льду.

— И каковы расстояния?

— Они разные. Зависит от…

— Я понял. Зависит от тяжести преступления. И какова дистанция за убийство?

— Нет-нет… не все так просто, Охотник. Нет фиксированной дистанции за то или иное преступление. Когда преступник выбирает «ледяной забег», по его делу назначается… сход? Совет?

— Комиссия? Новый суд?

— Да… да… собираются важные люди, что снова изучают его судебное дело. Кого он убил, по какой причине, какого возраста и пола была жертва, случилось ли к примеру изнасилование и была ли смерть жертвы быстрой или долгой и мучительной…

— Хм… То есть убивший ребенка гад…

— У него почти не будет шанса спастись.

— Почти?

— Нельзя оставить даже такого за тысячу километров от жилых мест, одетого только в тонкую куртку и рваную шапку… понимаешь? Шанс должен быть всегда. Но иногда шанс этот призрачен… он столь же призрачен как у нас здесь — каковы были наши шансы отсидеть все сорок лет в тюремном кресте и не умереть от болезни, не быть сбитыми Столпом…

— Понимаю — кивнул я и допил чай — Хорошо. Снабженный тем или иным снаряжением и пропитанием преступник оказывается брошенным в снегах. И дальше все зависит только от его стойкости и силы воли. Он должен пройти весь путь и если не сумеет — умрет так и никто не придет его спасать.

— Все так, Охотник. Ты понял правильно. Это всегда очень долгая и тяжелая дорога. И пока он идет по ней — он может подумать о своих грехах, он может вспомнить лицо убитого им и раскаяться…

— И как часто им это удается? Выйти живыми в теплые места.

— Редко. Очень редко. И на это мало кто решается.

— Даже приговоренные к смерти?

— У нас убивают мгновенно и безболезненно. Секунда — и ты мертв. И у нас не предупреждают о времени смерти. Тебя казнят прямо в твоей же одиночной камере.

— Вот ты ел кашу… и вот ты уже лежишь головой на столе, так ничего и не успев понять?

— Да. Мучительное ожидание… и все же милосердная молниеносная смерть.

— Я понял — медленно кивнул я — Понял… но причем тут я?

— А ты бы попытался? Решился бы?

С помощью закрепленного передо мной зеркала заглянув в глаза сидящего позади старика, я ответил:

— Да. Даже если бы меня выгнали в снега голым и босым — я бы предпочел это, а не внезапную смерть за тюремным завтраком.

— Ты силен душой, Охотник.

— Но я так и не понял… Проводник? Соединяющий души?

— Сейчас ты все поймешь. Мы… не все… но многие из нас считают, что это как… «ледяной забег». Понимаешь? Нас сюда сослали искупать грехи. Это лишь символично… акт веры… а может просто попытка придать смысла этому злобному безумию, что исковеркало наши жизни…

— Ты очень хорошо знаешь наш язык.

— Мой «ледяной забег» длился сорок лет и продолжается. Было время изучить многое — горько рассмеялся Зурло — Видишь ли, Охотник. Преступник, что бредет в снегах… он не один. С ним всегда идет кто-то рядом. Мы его называем по-разному, много у него имен. Но он не проводник… и не указывающий путь… он просто идет неподалеку от тебя, иногда сближаясь и разговаривая.

— Это человек? Настоящий? Из плоти и крови? Или что-то вроде святого духа или ангела хранителя?

— Вот! Ангел хранитель! — воскликнул старик — Правильное название! Да! Но он не святой дух, нет. Он такой же как ты — человек. Его задача — разговаривать с тобой. Понимаешь? Он всегда тот, кто опытен в снегах, кто может жить во льдах и не погибнет даже в лютую пургу.

— Профессиональный охотник?

— Кто-то такой как ты…

— Я не профессионал — покачал я головой, борясь с желанием впиться ногтями в зудящую щеку.

— Но однажды ты им станешь. И вот тогда ты был бы тем, к кому первым обратится… комиссия… что попросит тебя сопровождать преступника избравшего «ледяной забег».

— Он может указывать ему путь?

— Нет. Это запрещено. Во всяком случае не напрямую. Но он делает нечто куда более важное… он разговаривает. Он идет рядом с бредущим по снежным полям и разговаривает с ним. Они беседуют о разном — вот как мы сейчас с тобой. Он прислушивается к словам преступника, вглядывается в его лицо, оценивает каждый его жест. И заодно подбадривает, не дает…

— Угаснуть его духу — вставил Анло — Подбадривает!

— Да. Он подбадривает его. И иногда, когда сопровождающий видит, что преступник действительно раскаивается, проявляя при этом истинную стойкость духа… он может дать ему пару мелких подсказок. У вас как и у нас есть игра «горячо-холодно».

— Не говорит напрямую, но если раскаявшийся преступник идет в неправильную сторону, то ему могут подсказать…

— Да. Иными словами… иносказательно… Очень редко он может даже дать тебе немного еды.

— И он будет с преступником до самого конца?

— Да. И он же погребет его на месте смерти, если таковая случится. Заберет только голову.

— Мелочь какая…

— Это традиция. Чтобы ни у кого не возникло сомнения. Ведь они там одни — в снежной пустыне. Никто не должен сомневаться, что сопровождающий исполнил свой долг. И никто не вправе наблюдать за ними и слышать их слова. Они разговаривают днями и часами. Беседуют. О совершенном преступлении. О жизни. О всяких вроде бы неважных мелочах…