Страница 87 из 479
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ЗАИГРЫВАЕТ С КРАСАВИЦЕЙ В ПРАЗДНИК ФОНАРЕЙ
ХУЭЙСЯН ОБРУШИВАЕТСЯ С ГНЕВНОЙ БРАНЬЮ НА ЖЕНУ ЛАЙВАНА
Фонари на высоких подставках,
опьяняющее вино,
Взрывы смеха в пышном застолье –
здесь веселью предела нет.
Плавный танец Чжантайской Ивы,[362]
как изящен и гибок стан!
Льется трель, что звучать достойна
в императорском парке весной.
Аромат шелестящих платьев –
как тревожит он наши сердца!
Осыпаются тихо-тихо
пестроцветные лепестки.
Если б не было так прелестно,
так возвышенно все вокруг,
Может быть, и не отрезвел бы
опьяневший когда-то Хань.[363]
Так вот прошли новогодние дни и настал вечер Праздника фонарей. Симэнь Цин украсил залу разноцветными фонарями и устроил пышный пир. Перед входом были расставлены роскошные парчовые ширмы и экраны, висела гирлянда из трех сверкающих жемчугами фонарей, множество других – самой затейливой и причудливой формы – возвышались на подставках по обеим сторонам.
Симэнь и Юэнян занимали почетные места. По обе стороны от них сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ и дочь Симэня. Разодетые в шелка и парчу, они блистали своими белыми кофтами и голубыми юбками. Только Юэнян выделялась ярко-красной кофтой с длинными рукавами, поверх которой красовалась соболья накидка, и белой цветастой юбкой. Жемчуга с бирюзой и шпилька-феникс сбоку украшали ей прическу.
Домашние певицы – Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян играли на цитрах и, отбивая кастаньетами такт, пели романсы о фонарях. Сбоку за отдельным столом пировал зять Чэнь Цзинцзи. Столы ломились от свежих фруктов и отборных яств. Сяоюй, Юаньсяо, Сяолуань и Сючунь наливали чарки, а жена Лайвана, Сун Хуэйлянь, сидела на веранде и грызла семечки. Когда попросили вина, она громко кликнула Лайаня и Хуатуна:
– Подогретого вина! Быстрей! Ни одного не найдешь! Куда вы только девались, арестантские отродья!
Хуатун внес вино.
– Рабское отродье! – заругался Симэнь. – Ни одного не найдешь! Где ты был, рабское твое отродье? Или мало тебя били?!
– Я ж все время тут был, сестрица, – говорил Хуэйлянь вернувшийся из залы Хуатун. – Зачем зря батюшке наговариваешь? Мне ни за что досталось.
– Как же тебя не ругать! – отозвалась Хуэйлянь. – Раз вино просили, нечего было мешкать. А я тут вовсе ни при чем!
– Не видишь, пол подмели, а ты семечек нагрызла, – укорял ее Хуатун. – Батюшка увидит, опять ругаться будет.
– Бей тревогу, пори горячку, арестантское отродье! Тебе что, больше других нужно? Можешь не мести, другие уберут. А хозяин спросит, сама отвечу. Не беспокойся.
– Ого, сестрица! Не очень-то уж расходись! К чему нам с тобой ссориться?
Хуатун взял веник и начал сметать тыквенную шелуху, а Хуэйлянь пошла грызть наружу, но не о том пойдет речь.
Заметив, что у зятя Чэня вышло вино, Симэнь велел Цзиньлянь налить ему чарку. Та поспешно вышла из-за стола и подбежала к Цзинцзи.
– Осуши, зятюшка, мою чарочку, – смеясь, говорила она. – Так батюшка распорядился.
– Вы так любезны, матушка, – проговорил Цзинцзи, принимая чарку и не отрывая от нее лукавого взгляда. – Не беспокойтесь, я выпью.
Цзиньлянь, загородив собой свечу, в левой руке держала чарку, а правой ущипнула ему руку. Цзинцзи как ни в чем не бывало глядел на присутствующих, а между тем играючи слегка наступил ей на ножку.
– Ишь, какой ретивый! – шепотом сказала улыбающаяся Цзиньлянь. – А тесть увидит, что тогда?
Послушай, дорогой читатель! Они тайком переглядывались и флиртовали, полагая, что их не замечают. Между тем Сун Хуэйлянь стояла под окном и все видела до мелочей.
Да,
Хуэйлянь ничего не сказала, а про себя подумала:
«Предо мной строит из себя образец чистоты, а сама с этим малым путается. Знаю теперь твою подноготную. Попробуй пристань, я тебе все выскажу».
Да,
Долго шел пир. Неожиданно Симэню подали приглашение от Ин Боцзюэ.
– Вы пируйте, – сказал он, – а я к брату Ину пойду.
Симэнь Цина сопровождали Дайань и Пинъань.
Юэнян и остальные жены посидели еще немного. Вдруг заметно потускнела Серебряная Река,[364] поблекли жемчужины Ковша. На востоке взошла полная луна, и стало светло, как днем. Одни пошли переодеваться, другие стали прихорашиваться прямо под луной. Кто-то перед фонарем втыкал в прическу цветы, а Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и Хуэйлянь любовались потешными огнями, которые жег перед залой Цзинцзи. Цзяоэр, Сюээ и дочь Симэня вместе с Юэнян ушли в дальние покои.
– Слушайте, пойдемте на улице погуляем, а? – предложила Цзиньлянь. – Надо только Старшей сказать.
– Возьмите и меня с собой, – сразу вставила Хуэйлянь.
– Хочешь гулять, ступай матушке Старшей скажи, – наказала Цзиньлянь. – И у матушки Второй узнай. Пойдут они или нет? А мы тебя обождем.
Хуэйлянь бросилась в дальние покои.
– Что толку ее посылать? Я пойду сама спрошу, – сказала Юйлоу.
– Я тоже пойду оденусь, – решила Пинъэр, – а то вечером холодно будет.
– Сестрица, – обратилась к ней Цзиньлянь, – у тебя накидки не найдется? Захвати мне, а то идти не хочется.
Пинъэр пообещала, и Цзиньлянь осталась смотреть потешные огни. Оказавшись наедине с Цзинцзи, она тронула его рукой и сказала, смеясь:
– Ты так легко одет, зять. Не холодно?
Рядом возился восторженный сынишка слуги Тегунь.
– Дядя, дай хлопушку, – приставал он к Цзинцзи.
Чтоб отделаться от мальчишки, Цзинцзи сунул ему две хлопушки, и тот, довольный, убежал.
– Легко одет, говоришь? – шутил Цзинцзи, когда им больше никто не мешал. – Ну что ж, поднесла б одежонку потеплее.
– Ах ты, негодник! – засмеялась Цзиньлянь. – Ишь, чего захотел. На ногу мне наступил, я смолчала. Теперь у него смелости хватает одежду просить. С какой же это стати? Небось, не возлюбленная твоя.
– Ладно уж, не надо, – отвечал Цзинцзи, – но зачем ты меня мишенью выбрала? Чего стращаешь?
– Эх ты, козявка! Да ты как воробей – на вышку взлетел, а сам со страху дрожишь.
Появились Юйлоу и Хуэйлянь.
– Не пойдут они, – сказала Юйлоу. – Старшая плохо себя чувствует, молодая госпожа не в настроении. А мы можем погулять. Только, говорит, пораньше приходите. У Цзяоэр нога заболела, Сюээ тоже дома осталась. Раз Старшая не идет, я, говорит, тоже не пойду, а то еще хозяин выговаривать будет.
– Раз никто не хочет, втроем пойдем, – заявила Цзиньлянь. – Пусть хозяин ругается. А то давайте Чуньмэй с Юйсяо захватим, а? Все ответ держать будем.
– Моя матушка не идет, – вставила Сяоюй. – А мне можно погулять?
– Ступай спросись, мы подождем, – сказала Юйлоу.
Сяоюй весело выбежала от Юэнян. Вышли втроем, сопровождаемые целой толпой служанок и слуг. Лайань и Хуатун несли на шестах зажженные фонари. Цзинцзи пускал на возвышении потешные огни.
– Дядя, погоди немножко, – попросила Хуэйлянь. – И я пойду.
Только подвязку надену.
– Мы сейчас выходим, – отозвался Цзинцзи.
– Не подождете, сердиться буду, – крикнула Хуэйлянь и побежала к себе.
362
Имеется в виду красавица Лю (Ива), возлюбленная танского поэта Хань Хуна, жившая в столице тогдашнего Китая, городе Чанъани на Чжантайской дороге, где с давних пор обитали певички.
363
О каком Хане идет здесь речь, установить не удалось; возможно, именно о поэте Хань Хуне, который был влюблен в Чжантайскую Иву.
364
Серебряная Река – другое название Млечного Пути.