Страница 102 из 479
– Ах ты, болтушка, от меня не уйдешь, – крикнул Симэнь и, схватив ее за талию, понес в Виноградную беседку.
– Выпей чарочку, – сказал он, сажая Чуньмэй на колени.
Они попивали вино, Вдруг Чуньмэй увидела Цзиньлянь, лежавшую с привязанными к решетке ногами.
– Что это вы тут делаете? – спросила она. – И это средь бела дня. А кто увидит, хорошо ли?
– Ты калитку заперла? – спросил Симэнь.
– Заперла.
– Смотри, как я буду метать стрелы в живую вазу,[403] – обращаясь к Чуньмэй, молвил Симэнь. – Игра называется «Золотая пуля поражает серебряного гуся». Гляди! За каждое попаданье пью чарку.
Он вынул из чаши несколько слив и, нацелившись, пустил подряд три штуки в лоно Цзиньлянь. Все угодили в сердцевину цветка. Симэнь выпил подряд три чарки любовного напитка и велел Чуньмэй поднести чарку Цзиньлянь, а сам спрятал сливину в лоно, не стал вынимать и начинать сражение не думал. Возбужденная Цзиньлянь была переполнена страстью, однако не решалась позвать Симэня, лежала обессилевшая, с помутившимися глазами.
– Ну и лиходей же ты, – шептала она с дрожью в голове. – Доведешь ты меня, мучитель, до погибели.
Но Симэнь, не обращая никакого внимания на нее, знай себе пил вино, а Чуньмэй приказал встать рядом и обмахивать его опахалом. Немного погодя он развалился в кресле, начал клевать носом и заснул. Чуньмэй слегка толкнула его в бок и опрометью бросилась через грот в дальние покои. Послышался стук в калитку. Чуньмэй открыла. Перед ней стояла Пинъэр.
Симэнь проспал, должно быть, целую стражу. Когда он проснулся, перед ним по-прежнему была распростерта привязанная Цзиньлянь. Вздымались вверх ее белоснежные ножки. У него снова загорелось желание и, воспользовавшись отсутствием Чуньмэй, он приблизился к Цзиньлянь, достал сливину и велел ей съесть ее. Он расположился на циновке, достал из мешочка безделки для любовных утех, сперва приладил серебряную подпругу, потом серное кольцо, но, продолжая разминку, в схватку не вступал, лишь кружил вокруг лона, потирал-похлопывал и не углублялся. Возбужденная Цзиньлянь, не вытерпев, закричала:
– Ну, давай же! Не могу я больше! Знаю, ты из-за Ли Пинъэр на меня злишься, вот и мучаешь. Но после того, как я натерпелась сегодня, уж больше не отважусь тебя дразнить.
– А, негодница! – засмеялся Симэнь. – Теперь ты по-другому заговорила.
– Что ты делаешь?! Довольно! – едва слышно, задыхаясь, шептала Цзиньлянь. – Прости меня! Пощади! – наконец, выкрикнула она, и в ее голосе послышалось отчаяние.
– Я еще не показал тебе, как «монах ударяет в колокол», – сказал Симэнь и снова ринулся в схватку.
Цзиньлянь закрыла глаза. В груди у нее что-то тихо клокотало, язык одеревенел. Она совсем утратила силы.
Симэнь испугался, отвязал ей ноги и посадил на циновку. Не сразу она открыла глаза и стала приходить в себя.
– Мой милый! – произнесла она, наконец, сквозь слезы. – Почему ты сегодня так жесток со мной? Ведь я чуть было с жизнью не простилась. Не надо больше так. У меня голова кружится. Я ничего не соображаю.
Заметив, что солнце клонится к западу, Симэнь поспешно помог Цзиньлянь одеться и позвал Чуньмэй с Цюцзюй убрать постель. Они проводили ее в спальню, а когда Чуньмэй вернулась, Цюцзюй собрала посуду и хотела было запереть сад, как к ней вынырнул из-за беседки сынишка Лайчжао – Тегунь.
– Тетя, угости сливой! – попросил он Чуньмэй.
– Тебя откуда принесло, арестант! – крикнула Чуньмэй и дала ему слив и персиков. – Смотри, возле передних покоев не показывайся, а то батюшка пьяный. Он тебя прибьет.
Пострел схватил фрукты и бросился наутек. Чуньмэй заперла сад и вернулась в спальню Цзиньлянь, чтобы приготовить им с хозяином постель, но не о том пойдет речь.
Да,
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ИЗ-ЗА ТУФЕЛЬКИ РАЗЫГРЫВАЕТ ЦЗИНЬЛЯНЬ
РАЗГНЕВАННЫЙ СИМЭНЬ ЦИН ИЗБИВАЕТ ТЕГУНЯ
Чем милосердней, чем добрей мы к людям,
Тем крепче на ногах стоять мы будем.
Нужны покой и трезвое мышленье,
Все промахи – от спешки, от волненья.
Терпенье с постоянством вечно дружат,
Где ровен путь, там путники не тужат.
Кто скаредностью черствой не страдает,
Обильный урожай плодов снимает.
Так вот, проводили Цзиньлянь в спальню. Симэнь разделся, оставшись в одной короткой рубашке из легкого шелка, на Цзиньлянь была лишь газовая красная кофта, прикрывающая грудь. Они сели рядом, плечом к плечу, и снова наполнили чарки. Симэнь обнял Цзиньлянь за шею, и они стали пить из уст в уста. Он был с ней очень ласков, заглядывался на ее распущенные волосы-тучи, полуобнаженную пышную грудь, смотрел ей в томные и лукавые глаза. Она напоминала опьяневшую фаворитку Ян.[405]
Нежная рука потянулась к его поясу, чтобы поиграть тем самым предметом. Тот встревожился, на нем показалась серебряная подпруга. Под ее тихий и монотонный перезвон вытянулся канат, могучий и длинный. Обрадованный Симэнь Цин воскликнул:
– Поиграй еще. Ведь это ты так его напугала, что он онемел.
– Как это – онемел? – спросила Цзиньлянь.
Симэнь Цин ответил:
– Если это не болезнь онемения, почему он стал таким мягким и не в силах подняться? Почему ты не попросишь его как следует?
Женщина с улыбкой бросила взгляд, присела на корточки и, опершись на ногу Симэня, как на подушку, сняла пояс, которым были подвязаны его штаны. Разве можно в таком положении оставаться бесчувственным! Так болезнь онемения притворившегося мертвым того самого предмета проходит как не бывало.
Поиграв какое-то время, Цзиньлянь поднесла предмет к напудренному лицу и долго прижимала к нему, затем стала сосать, а кончиком языка лизать самый кончик, напоминавший по виду рот гадюки. Предмет вспыхнул моментальным гневом и поднялся. Впалые, потерявшие прелесть глаза округлились и вспучились, повисшие волосы на щеках поднялись и стали торчком. Симэнь Цин, чтобы продлить себе удовольствие, присел на подушку, позволяя женщине, стоя на четвереньках, сосать, чтобы она с еще большим усердием продолжала начатое. Вскоре в нем пламенем загорелась страсть, и они снова отдались усладам.
– Дорогой! – умоляла Цзиньлянь. – Пощади свою рабу, больше так не терзай ее!
В эту ночь они предались разгулу буйных страстей.
Тому подтверждением стихи:
403
Метать стрелы в живую вазу – Симэнь затевает эротически интерпретированную традиционную игру гоуху, описанную в седьмой главе (см. примеч.), в которой игрок должен попасть стрелой в вазу с узким горлышком, а, попав, выпить кубок. Здесь в роли подобной вазы выступает то, что она собственно и символизирует в иносказательной китайской традиции – женское лоно.
404
Золотое ущелье (Цзинь гу) – название древнего (III–V вв.) парка, прославившегося роскошными пирами; в нарицательном смысле обозначение всякого подобного места.
405
Имеется в виду знаменитая фаворитка танского императора Сюань-цзуна (правил с 712 по 756 г.) Ян Гуйфэй, которая вошла в историю Китая как символ красавицы, покоряющей мир. В одной из популярных старинных драм описывалось опьянение Ян Гуйфэй, которая одиноко пила вино в дворцовом парке, грустя о том, что встречи ее с государем стали редкими.