Страница 3 из 4
Но что, если канистра, рухнув, опрокинется и придавит незадачливого охотника за скольжением? что, если она увернётся в сторону, как если бы он прыгал в свет фонаря - она ведь пыталась и только в последний момент ухитрился извернуться и задеть её лапой?
Что, если она, наконец, подвешена на слишком прочной верёвке и так и останется висеть, неторопливо покачиваясь, пока он будет к ней жаться, впившись всеми четырьмя лапами?
Это очень невесело; получалось, что он сдавал ей всю инициативу. Предстоит ему летать или падать, решала пузатая канистра, у которой масло вместо мозгов! Нет, так дело не делается.
От канистры мысли перешли к верёвке и потолку.
А что, если её перегрызть? Канистра, разумеется, грохнется, но она и так и так падает, тут без вариантов (не собирается же он тащить во двор ведь подвал целиком, с вонючими стенами и раскисшим полом?).
С каждой секундой идея становилась всё заманчивей. Канистра висит на верёвка, верёвка поднимается к потолку и привязана (он уже клал голову под лапы, движение скорее инстинктивное, как смотреть на часы) к стальному тросу, что тянется под потолком от стены к стены (много беспокойства причиняли зыбкие стены, постоянно менявшие форму: на его мысленном чертеже они представлялись чем-то вроде волнения на море, вывернутого наизнанку и наложенного само на себя). Раньше, когда здесь шла торговля, к ним что-то подвешивали. Стена возле входа выглядит вполне надёжной, как и противоположенная, в которую уходит трос... а почему бы и взаправду не попробовать?..
Карабкаясь по стене, он чувствовал, как из-под лап сыпется бетонная крошка, а уже наверху чудом не полетел кувырком - трос оказался куда более шатким, чем казался снизу. Присосавшись, словно пиявка, он медленно-медленно пополз вперёд, орудуя скорее когтями, чем лапами. Добравшись до верёвки (зыбь боковых стен, похоже, усилилась, они сгибались и разгибались, чудом не лопаясь в пыль), он осторожно нагнулся и принялся грызть.
Рот наполнился гадостью, после каждого укуса приходилось сплёвывать вниз, а за ушами выскочил пот. Чтобы отвлечься, он пытался угадать, что это за материал. Не проволока точно, металлическую проволоку его зубы грызть пока не научились. Он решил, что позовёт на помощь Будённого, если проволока окажется вдруг железной. Может, пакля? Нет, вкус совсем нерастительный, но и на изоляцию не похоже. И не чистая резина, резина пружинит...
Момент обрыва Эразм не уследил и чудом успел спрятать морду, когда огрызок верёвки спружинил ему чуть ли не прямо в пасть. Он непроизвольно зажмурился, а когда распахнул глаза, кончиком хвоста чуя, что что-то не так, то обнаружил, что канистра бесследно исчезла: внизу, на полу, куда доходил слабый отсвет из распахнутого входа, было пусто. И только немного позже понял, что так оно и есть - он не услышал удара при падении. Всё говорило о том, что канистра растворилась прямо в воздухе.
Оценив шаткость мира, предпринимать розыски он не рискнул. Спрыгнул на пол и принюхался. Ничем новым не пахло.
"Ну и ладно!"
Счастье улыбнулось дальше по улице. Это была чистейшая, нетронутая, девственная пластмассовая канистра с машинным маслом, которая ехала на тележке с крошечными синими колёсиками из дешёвой пластмассы, направляясь, похоже, к скверику, где стоял памятник собакам - жертвам экспериментов академика Павлова.
Эразм схватил её обоими лапами и столкнул на асфальт. Канистра послушно съехала, а тележка как ни в чём не бывало покатила дальше, намного быстрее, чем прежде. Едва ли она что-то заметила.
"Ну и до свидания",- подумал Эразм, волоча канистру зубами. А всё-таки, колёсики бы ей не помешали.
Колёсики к канистре - это как раз то, что нужно.
По весне пришли дожди. С неба падала ржавчина.
Посередине белоснежной ночи Эразм проснулся и выглянул из форточки, которая когда-то вела в бензобак.
Будённый Двадцать Шестой стоял во дворе и смотрел вверх.
Ночное небо горело бесконечно белым прожектором, все стены стали низкими и призрачно-серыми, далёкие ржавые тучи ползли и дрожали, словно кофейные разводы на белом столике, - и чернел угрюмым прямоугольником плечистый двухметровый Будённый. Его глаза превратились в едва заметные угольки, а рот был распахнут и с регулярным рёвом выезжали из дёсен отточенные титановые пластины.
Будённый Двадцать Шестой показывал зубы.
В один из дней на горизонте загрохотало. Сперва казалось, что это очередной Поезд - они любили появляться по чётным числом, но прошёл день, ночь, потом ещё день, а грохот не утихал.
Эразм отправился на разведку, но разнюхать подробностей не удалось. Грохотало за Расколом, где-то в частном секторе, и даже с Банка нельзя было ничего разглядеть.
На обратном пути Эразм сделал крюк через Площадь. Там всё было как обычно, если не считать крошечного пятнышка над жёлтыми колоннами Мэрии - хорёк невольно задержал на нём взгляд и чем больше разглядывал, чем больше оно ему не нравилось. Даже цвет был какой-то неприятный, не конкретный, а словно переливающийся из одной неопределённости в другую.
Стена щербатая, словно под заказ, однако добраться до флагштока оказалось совсем непросто. Серебристая трубка так и дребезжала под лапками - спасибо, хоть скобы держались.
Непонятное пятнышко оказалась крохотным лоскутком ткани, плотным и влажным, словно нераскрывшийся бутон. Пока можно было разглядеть только пунцовый фон, непонятный золотистый контур в середине и мягкий жёлтенький пушок по краям.
Узнав об этом, Будённый покачал головой и моргнул рубиновыми глазами.
- Через дня четыре он раскроется как полноценный флаг. С гербом и бахромой.
- А потом?
- Придёт тот, чей герб будет на флаге, и попытается занять город. Ты что-то хочешь спросить?