Страница 1 из 4
В довершение всех бед Ванабе-кун влюбился в Котори.
Она обитала в "Солнечных крыльях Котори" - горьком и запутанном мультике, который показывали каждую среду. Ванабе видел всего лишь несколько серий, но этого оказалось достаточно. Все подробности он прочитал на фэн-сайтах, а неделю назад даже купил весь мультфильм на четырёх DVD. Они так и лежали в его шкафчике, словно четыре плитки шоколада. Смотреть было негде - компьютер держали в ремонте, - да и некогда.
Красота Котори была особого рода - её замечали только те, кому она действительно подходила. Зелёная курточка, светлые волосы, леность и неусидчивость, любовь к рисовой пасте и сопливой сёдзё-манге, очень средний рост и ещё крылышки, которые вырастали у неё, когда наступало время показать себя. Плюс перчатки, много перчаток на все случаи жизни!.. Её роль была главной, но даже автор сценария не мог защитить её от более смазливых или более злобных подруг: они захламляли кадр, теснили бедняжку Котори на задний план и только кульминационный момент расставлял всё на свои места и показывал, кто на самом деле здесь лучший.
Единственным серьёзным недостатком оставалась её нарисованность. Такой девочки, не важно, с крыльями или без, не существовало в природе, у неё не было адреса, телефона, отметок в классном журнале. Озвучивала её сейю с высокой причёской и грустными глазами, похожая на декоративного пекинеса (Ванабе как-то видел фотографию).
Конечно, он понимал, что страсть к нарисованной девушке - это немного противоестественно. Нет, в этом не было ничего уникального - многие влюбляются в кумиров, сменяя живого человека на голографически отрисованный образ - и всё-таки его чувство казалось ему чем-то другим, он отделял его от безоглядной влюблённости сопливых фанатов. Во-первых он осознавал свою страсть и ничего не мог с ней поделать, пусть даже её бесперспективность и была очевидной. А во-вторых, он любил не образ, а Котори - изгибы её тела, голос, манеру спускать по лестнице, чуть подпрыгивая и даже мягкие ботиночки почти без каблуков, не очень эффектные, зато симпатичные и удобные. Огромные глаза и крылья на спине вовсе не были обязательны, куда важней была общность вкусов и взглядов на жизнь. Это был его тип, со своими достоинствами и недостатками, поэтому он не оставлял надежды встретить её когда-нибудь в жизни, обрисованную куда лучше - и уговорить примерить зелёную курточку.
Словно иронизируя над его чувствами, мультфильм так и не стал популярным, и в продаже не было ни маек, ни кружек, ни миниатюрных фигурок Котори с расправленными крыльями и блеском в глазах. Спасало только то, что ему всё равно некуда было это майку одеть, да и кружку украли бы в первый же день, чтобы послезавтра разбить. Ванабе полагал, что Котори к популярности равнодушна, как равнодушен и он сам - и всё-таки было горько. "Солнечные крылья", окупив себя, так и не сорвали банк и новых серий никогда уже не будет. Может быть, ещё и поэтому он не решался смотреть все четыре диска: не так уж их приятно расставаться с тем, кого любишь, на последней серии четвёртого диска и понимать, что дальше будут только повторения.
Зима на Хабусиге почти сахалинская, и ночной океан ворочался в своей берлоге, шевеля чугунными волнами, а город накрыло тонкой и промозглой простынёй снега. Огни городского мола переходили в огни пустой набережной, сливаясь с ними в одну дугу, а с другой стороны наступали размазанные темнотой контуры домов - они стояли плотно, и нельзя было угадать, есть за ними город или это просто прибрежная декорация. Ванабе шёл, кутаясь в пальто и стараясь держаться тени, которую отбрасывал необычно высокий бордюр, отделявший песок пляжа от асфальта пешеходной дорожки. На обочине иногда попадались машины, уснувшие до утра, чтобы попасть в сны своих хозяев.
Он уже не замечал рюкзака, а вот чемодан был неудобный, приходилось нести его то в одной руке, то в другой. Часы утверждали, что уже одиннадцать.
Час назад был отбой, полчаса назад он спрыгнул с забора школы прямо на пляж и пошёл, не особенно раздумывая о следах. В будочке возле входа горел абрикосовый свет, и усатый вахтёр читал газету. Казалось, это была та же самая газета, которую он читал три года назад, когда только-только поступивший Ванабе приехал сюда, полный надежд и глупых заблуждений.
Его жизнь казалось ему не путём, а скорее пылью, которую поднимают с дороги колёса чужих машин. Он сдавал экзамены в эту частную школу, потому что так хотели его родители, - и переехал из белого домика в полудеревенском столичном пригороде в тесную комнатку, где сначала было четыре кровати, а теперь стало восемь. А сейчас уходил оттуда, без заявления и никого не предупредив, и снова причина была не в нём, и даже в одногруппниках, давно забывших даже то, что писали на экзаменах. Должно быть, влюблённость в Котори была его единственным самостоятельным поступком, да и тот оказался глупостью несусветной.
Нет, предметы были нормальные, и оценки были нормальные, и в столовой хорошо кормили. Но была какая-то пружина, которую научные штудии вдавили слишком сильно, какая-то ошибка, допущенная в самом начале? Он был единственный, кто смотрел про Котори, а все прочие признавали её только как повод для издевательств.
Да, вкусы отличались очень сильно. Кто-то проводил половину дня, выбивая двенадцатый уровень в "Сумерках" - а другую половину рассказывал всем прочим, как это ему удалось. Для любителей творческого отдыха были другие варианты - где-то там, в городе (вдоль набережной - ни огонька, ни вывески; только проволочная сетка вымершей автостоянки и черные арки между домами), в подвалах или на чердаках, а может и просто в квартирках, кипятили и перегоняли лекарства, яды и крем для обуви, каждую неделю получая новое сочетание. Весь прошлый месяц были в моде разноцветные облака, которые умели петь песни, неслышимые для тех, кому не досталось дозы, эти песни заседали в мозгу, вцепившись в него, словно крючки и их было оттуда уже не вытряхнуть, даже когда оклемаешься.
Ванабе знал, что человек слаб, что многие пороки отражают друг друга, но сегодня после обеда кто-то высморкался ему в ботинки.
...Школа его отпустила, как он отпустил её. Не было ни гнева, ни грусти, ни сожаления, ни мыслей о том, как всё будет дальше. Не было даже школы: она провалилась в ночь, словно под землю. Существовала лишь присыпанная снегом набережная, тротуар, шум океана и город.
Ванабе миновал бездыханный пешеходный переход и пошёл по перпендикулярной улице. Отчасти он свернул для того, чтобы не идти слишком долго по набережной, отчасти - потому что так было ближе к вокзалу. Он помнил эту улицу ещё с тех пор, как приехал. По ней, мимо вот этого палисадника (палисадник был угрюм, ветки яблонь как засохшие чернила), сколько-то лет назад он ехал на автобусе номер три, а в чемодане лежала письмо с результатами экзамена и ему казалось, что оно бьётся там крошечным вторым сердцем.