Страница 4 из 55
В тылу давно творилась явная вакханалия. Пожар в борделе во время наводнения! Многим известно, что тыл это — зло и зло неизбежное. Но от старшего начальника многое зависит — уменьшить вредные стороны тыла до минимума или дать им пышно расцвести и своим ядовитым запахом не только одурманить, но и отравить все прекрасное, героическое — боевое. Тыл как магнит, тянет к себе все трусливое, малодушное, темное, жадное до личной наживы и внешнего блеска.
Для кого война, а для кого — мать родна! Война — большие деньги, которые надо быстро освоить. Здесь, в тылу, кипит и несется беспорядочная, полная интриг и сплетен жизнь. Злостная спекуляция, тунеядство и выслуживание с "черных ходов" — обычные спутники тыловой жизни. Здесь царит неудержимая погоня и лихорадочная поспешность в короткий срок использовать всю сумму возможных благ и удовольствий. Тыл и не любит и боится фронта. Крепнет фронт — наглеет тыл, совершенно забывая фронт; последний приближается — тыл волнуется, трусливо мечется во все стороны и, возмущаясь, бранит вероломный фронт, не сумевший сохранить хрупкое благополучие тыла.
Тыл — царство темных героев с громадной местной популярностью и апломбом, но совершенно неизвестных на фронте. "Лучшие люди" — военные подрядчики, земские гусары и прочие водевильные персонажи. Развязно, самоуверенно, подчас открыто, они цинично критикуют действия фронта. Обычно это — щеголи, одетые с иголочки и обвешенные всеми принадлежностями боевого воинского отличия. Все они ведут беспечный и шикарный образ жизни, располагая неизвестно каким способом, добытыми огромными суммами денег. Они горды и на особом привилегированном положении, так как за каждым из них стоят "высокие покровителя" и потому они неуязвимы.
Чем дальше от фронта, чем глубже в тыл, тем резче меняется картина тыловой жизни, поражая своей беззаботностью, сытостью, пышностью и бесшабашным разгулом. Победа и неуспех воспринимаются здесь очень чутко, комментируются на все лады, рождая необоснованные слухи и сплетни и создавая нездоровую зараженную атмосферу. И каждый рядовой боец и офицер должен так или иначе вдыхать эту отравленную атмосферу. Первое представление о фронте у них зарождается, в сущности, уже в армейском районе, передвижение в котором, зачастую, совершается по шоссейным и грунтовым дорогам, иначе говоря, — по этапам. И, конечно, то, что они видят, слышат, та или иная жизнь здесь оставляет на них первое, а, следовательно и наиболее острое впечатление.
На основании практики и наблюдения тыла и фронта, я сделал обоснованный вывод, что между ними, помимо железнодорожных путей, шоссе и грунтовых дорог, помимо телеграфных, телефонных линий и других видов связи, — существует непрерывно духовное единение, есть тысячи невидимых, неуловимых нитей, делающих из двух, как будто бы противоположных частей, одно единое целое.
По моему глубокому убеждению, армия с неустроенным, недисциплинированным и дезорганизованным тылом, в смысле не только материальном, но и духовном, обречена на поражение, как бы ни были доблестны и самоотверженны ее боевые части. Войны может выиграть хорошая стратегия, но главным образом их выигрывает моральный дух!
Такая армия, быть может, одержит одну, даже несколько временных побед, но, в конечном результате, она обречена на неудачу. Ее заразит, разложит морально и материально ее же гниющий тыл.
Так вот, к началу ноября 1917 г., район нашей армии резко изменил свою примечательную внешность. Все рухнуло! Враг торжествовал! Солдаты, при первой возможности, бросали оружие и разбегались кто куда. Ничто уже не напоминало того прежнего образцового порядка, изучать который к нам неоднократно командировались офицеры генерального штаба из других армий. Везде, куда ни кинь взор, бродили праздные толпы неряшливых солдат, потерявших свой воинский облик и превратившихся в опасные банды хищных разбойников. Они быстро усвоили опьяняющие лозунги революции, осознали свою силу, и нагло, при каждом случае, демонстративно подчеркивали безнаказанность всех своих диких поступков.
И грянул гром! Начальство растерялось, словно дети малые. Вместе с тем все резче и резче сказывалось бессилие новой демократической власти. Некоторые старшие воинские чины, любители играть со спичками на складе ГСМ, начали поигрывать "в товарищи", подобострастно жали грязным солдатам руки, сопровождали свое приветствие угодливым поклоном, а иногда и снятием головного убора. В угоду озверевшей солдатской массе они украшали себя красными бантами, как символ восприятия революции. Но, потерявшие всякие берега солдаты это оценивали по-своему, и становились только еще наглее и самоувереннее.
Изредка, местами, кое-где оставались, как единственные представители случайно задержавшегося порядка, стойкие казачьи части. Следует указать, что февральский революционный переворот казачьи части встретили особенно, по-своему, с разными оттенками переживаний. Местами произошли незначительные эпизоды волнений, эксцессы, были увлечения, иногда отказы повиновения, митинги с красными бантами и выражением "недоверия", главным образом, офицерам, не умевшим хранить "казачью деньгу", но справедливость требует сказать, что такие случаи являлись весьма редкими исключениями в дружной казачьей среде.
Революционный угар быстро прошел, и у казаков наступило деловито-спокойное настроение. Мол, поживем и увидим! Много среди казаков было строптивых и гордых, что не привыкли шапки заламывать да спину гнуть! Их сильно беспокоило неясное будущее, но предметом всегдашних разговоров стало настоящее. К сожалению, Временное Правительство, совершило огромную и непоправимую ошибку, не сумев разобраться в казачьей психологии. Казаки слабость нынешней власти по отношению к нарушителям государственного порядка расценивали, как простое попустительство, а Временное Правительство, под огромным влиянием Совета рабочих и солдатских депутатов (а пока в стране царило двоевластие), в данной позиции, занятой казаками, видело проявление явной контрреволюционности и, вместе с тем, угрозу самим завоеваниям демократической революции.
Казакам сразу стало ясно, что правительство не на их стороне, однако, несмотря на это, они дольше всех держали дисциплину, оставаясь верными законности, порядку и казачьей идеологии. Даже когда в солдатские массы был сброшен страшный лозунг — мир во что бы то ни стало…и всех властно потянуло домой, к семье, до хаты, на родные нивы и тогда, к чести казачества, нужно сказать, — ни один казак не ушел с фронта, ни один не дезертировал. С глубоким презрением смотрели казаки на гнусных "товарищей", покидавших позиции и трусливо расползавшихся по своим деревням. Пока трусы бежали, казаки воевали. Их были сотни, тысячи, сотни тысяч. Они устилали могилами поля Восточной Пруссии, Польши, Галиции и Буковины. Они умирали в Карпатских горах, у границы Венгрии, они гибли в Румынии и Малой Азии.
Гордое, полное сознания исполнения казаками своего воинского долга, выполнение ими смертельно опасных приказов об обезоруживании бунтующих полков, возбудили против казаков озверевшие солдатские массы и положение казачьих сотен и полков, вкрапленных единицами среди бунтующего моря солдатских корпусов, сделалось поистине жутким и отчаянным.
К казакам жалось запуганное и загнанное офицерство, и моментально в глазах высших начальников они из "мародеров", "опричников", "нагаечников" и в лучшем случае иронического слова "казачков" — внезапно превратились в героев. "Товарищи" это видели, и горячая ненависть и злобное чувство к казакам постепенно росло в бунтующих солдатских массах.
Бывать офицеру среди бушующих солдатских толп стало очень опасно. Мои поездки по тылу становились все реже и, наконец, совсем прекратились. При новых порядках нельзя было и думать вести какие-либо работы в тылу. Всякая подобная попытка заранее обрекалась на неудачу. В лучшем случае, ее сочли бы за "контрреволюционную затею", что вызвало бы среди "товарищей" только озлобление и эксцессы по отношению к руководителям и техническому персоналу. У нас Вам не старый режим! Толпе революционеров нужно было что-то возбуждающее, и странствующие офицеры, пойманные вне городских улиц, патрулируемых румынскими военнослужащими, вполне могли доставить им это удовольствие, а мое имя было в списке наиболее пригодных разжечь огонь ярости.