Страница 3 из 242
Ладно, всё это интересно, но надо «проследовать на завтрак», а то батюшка, Володимир Всеволодович, устроит головомойку, причём хорошо, если словесную. Спускаясь по широкой и такой же «монолитной», как и всё встреченное мной в доме, лестнице, я фоново обдумывал «домашнее насилие» и Орма в роли его жертвы.
И, в целом, выходила картина, в которой, доколе парень находился «на иждивении», над ним была «власть иждевителя». Не полная, как до дюжины лет, но на жалобы «меня батько бьёт», местная полиция долго и с наслаждением бы ржала. Если, безусловно, не было бы травм и увечий, тут вопрос уже иной.
Хм, тоже тема для осмысления, заключил я, заходя в столовую. Во главе стола восседал монолитный, широченный и высоченный (впрочем, высотой отличались все Терны, отметил я) мужчина, с шикарными бакенбардами и усами. Под пятьдесят лет, со строгим (а никак не жутким, по воспоминаниям Орма) лицом. Отец семейства, ну и старший и младший брат прилагались.
— Доброго утра, отец, Энас, Эфихос, — кивнул я.
— И тебе поздраву, сын, — через несколько секунд кивнул Володимир. — Присядь, перекуси. Однако, вид у тебя изрядно нездоровый, — прищурившись отметил он последствия моего «общения с белым другом». — Заболел или готовился?
— Готовился, — ответил я, присаживаясь за стол.
— Дело доброе, однако, — наставительно воздел палец отец, — ты явно злоупотребил, что может привести к последствиям худшим, нежели отсутствие подготовки. Почему столь злоупотребил усердием? — прищурился он уставившись на меня.
— Хех, — фыркнул в тарелку Эфихос. — Он, отец, испытания, по слухам, провалил. Врут, мыслю, но сдавал негодно, — поправился мелкий говнюк, братцем именуемый.
— Правда? — начал багроветь челом Володимир.
— Не вполне, — подавив внутреннюю дрожь, ровно ответил я. — Но результаты по испытаниям я показал ниже, нежели был способен, это факт, — признал я, слегка опустив голову.
— Причина? — тяжело уронил отец, на что мелкий засранец опять влез вперёд меня.
— Так его, отец, Василика Федос отшила. Да ещё и глумилась, похваляясь, что не для такого росла, — дополнил братец. — Стервь конечно… ой! — последнее было связано с тем, что отец, не меняясь в лице, отвесил трепачу чувствительный подзатыльник.
— Перед экзаменами? — обратился Володимир ко мне, пристально вглядываясь в глаза.
— Перед ними, — не отрицал я. — Справился, но не сразу. Провалов нет, но итоги выйдут средними.
— Хм, — откинулся отец на спинку стула. — Негодно и не во время, но что не всё провалил — достойно. А Федосам припомню, — оскалился он хищно. — Нет так нет, но ославить парня на весь гимназиум — дело злое. Что делать мыслишь? — уставился он на меня требовательно.
— Просить, — судорожно выхватывал я из памяти обрывки знаний. — Просить, месяца у вас, отец, на размышление и подготовку. Без результатов экзаменов сказать не могу точно, да и с ними варианты есть.
— И в подмогу в делах брату так и не желаешь пойти? — опросил глава семейства.
— Не моё, отец. Не торговый я человек, себя ломать буду, да и для дела во вред пойдёт, — озвучил я мысли Орма, которые тот боялся озвучивать.
— Даже так, — изволил поднять бровь Володимир. — Вырос ты, как я посмотрю. Ну, месяца тебе не хватит, полгода думай, готовься, — широким жестом проявил он щедрость. — И о деле семейном подумай. Буреполк делу и мне подмога, да и себя не обижает, — упомянул он нашего дядьку, второго человека в семейном деле.
— У Буреполка Всеволодовича старшая дочь в дело пригоднее меня будет, — напомнил я. — И по сердцу ей караваны. А мне гражданство потребно, отец.
— Гражданство — дело тяжкое, — покачал тот головой. — Впрочем, Эфихос, вон, его точно получит.
— Он в милицию пойдёт, по сердцу и разуму, — ответил я. — Меня же наука привлекает, да без гражданства не выйдет ничего. Нет в Вильно меценатов для юнца, — хмыкнул я.
— Ежели ложе не согревать, — изволил слегка улыбнуться отец, — так и ни в одном Полисе мецената не найдешь. Добро, понял я тебя, одоб…
В этот момент над тарелью с супом, остывающей передо мной, зависла солонка. В воздухе, без ниточек каких-то там. Причем я в её зависании принимал участие, явно инстинктивно. Впрочем, поток ассоциаций, связанных с этим, ввёл меня в ступор.
А вот проказливое выражение лица младшего братца сменилось на удивлённое, сменившееся, после тяжкой оплеухи, на обиженное.
— Встал. Еды на сегодня лишён, покинь трапезную, — уронил Володимир, на что братец печально встал и вышел. — Удержал, — утвердительно заявил отец, с некоторым удивлением взирая на меня, как и промолчавший всю беседу братец старший. — Одарённого удержал. Молодец, Ормонд, видно, не зря над книгами глаза ломал и брюхо отращивал, — по-доброму ухмыльнулся он. — Коли с гражданством не надумаешь — ждёт тебя свой караван и партнёрство младшее, — постановил он под кивки Энаса.
— Да, силён, братец, — по-доброму ухмыльнулся старший. — Паровик точно потянешь, а может и гросс-паровик…
— Не погань язык готской придумкой! — строго уставился на старшего отец. — Ярый паровик по-нашему, или яровик. Мы же его и придумали, — наставительно заявил он.
А мене явно плохело. Дело в том, что массив всплывшей памяти об «одаренных» и «владетелях» или «операторах» эфира(!), полностью осознавалось Ормом, более того, было для него надеждой и мечтой. А вот Олег от этих воспоминаний дурел, искал причины, почему «всё сказки», и в целом, противился «реальности, данной в ощущениях», вызывая эмоциональную бурю.
— Что с тобой, Орм? — взволновался Володимир, узрев переливы лица (подозреваю, от белого до салатового). — Ужо я Эфихостошку уважу, вредителя, — насупился он.
— Это… не он… переволновался, — выдал я, борясь с взбунтовавшимся организмом. — Уборная…
— Беги, — понятливо кивнул Володимир.