Разбойный приказ

– Врассыпную, – размахивая саблей, деловито командовал отец Паисий. – Двумя шеренгами наступать. Окружаем! Главное – не дать уйти.

Командовал старец на редкость умело: часть бойцов уже ввязалась в бой, остальные быстро пошли в окружение. Выскочив, набросились с тыла и флангов:

– Бей лиходеев! С нами Заступница Тихвинская!

С палашом в руках Иванко взобрался на воз, ударом ноги отпихнул сунувшегося было туда же вражину, спрыгнул, одновременно нанося удар, – выронив бердыш, подвернувшийся под руку московит со стоном повалился в траву. Ага!

Со всех сторон звенели клинки, слышались надсадные хрипы, стоны и ругань. На юношу накинулись сразу двое – один с саблей, другой с бердышом. Пусть, пусть… Иван спокойно смотрел словно бы сквозь врагов, четко фиксируя любое движение… пусть мешают друг другу. Однако радовался парень рано – вражины как раз действовали на редкость слаженно: если один наносил удар, другой чуть отступал, давая соратнику простор для маневра.

Опа! Иван со звоном отбил вражескую саблю и едва увернулся от просвистевшего над головой бердыша. Присел, бросился вперед, вытянув руку… Ага, похоже, задел!

– Ах ты, шпынь, – выругался тот, что с саблей. – Ништо-о…

Ловко перекинув саблю в левую руку, он снова ринулся в нападение, поддержанный своим хмурым товарищем с бердышом.

Хэк! Хэк!

Иван чувствовал, что пусть немного, но устает, теряет взятый напор, а вот враги, наоборот, словно бы становились сильнее. Юноша не видел, что творилось вокруг, для него были важны эти двое.

Хэк! Хэк! – с довольной ухмылкой орудовал бердышом вражина, пока его сотоварищ с саблей набирался сил, чтобы внезапным выпадом достать Ивана. Достал уже пару раз, раскровянил кожу, так, неглубоко, царапинами. Но если б Иванко не увернулся, могло быть и хуже! Вот снова атака! И смеющаяся бородатая рожа! Звон и скрежет встретившихся клинков. И противный хруст… И обломок палаша – некачественной оказалась сталь.

Иван отскочил в сторону, подпрыгнув, рыбкой влетел в кусты. Те двое, не отставая, бросились следом…

Ух! – просвистело над кустом что-то тяжелое… Оглобля? Да нет, похоже, бревно!

Нападавшие отлетели в сторону, словно надоедливые мухи.

– Спасибо, Проша! – переведя дух, поблагодарил Иван.

– Ништо, – Прохор улыбнулся и, поудобнее перехватив бревнище, бросился в гущу врагов. Схватив валявшуюся в траве саблю, Иван тут же последовал за ним.

На! Н-на!

С противным хлюпаньем острый клинок разрубил чью-то шею. Дымящаяся горячая кровь брызнула юноше в лицо, поверженный захрипел, упал на колени… Иван не добивал его – некогда, – да и так, похоже, с этим все было кончено. Количество сражающих уменьшилось, видать, почти все враги уже были выбиты либо предпочли сдаться. За возами, сгрудившись в кучу, лениво отмахивалось бердышами человек пять обозников, да еще звенели клинки у амбара.

– Сдавайтесь! – махнув саблей, крикнул отец Паисий. – Христом-Богом клянусь – обещаю жизнь.

Обороняющиеся переглянулись и молча отбросили бердыши в траву. Ну, слава Богу. Иван улыбнулся, поискал глазами своих. Ага, вон Прохор – стоит, потирает руки, бревнище лежит под ногами рядом. Такого парня нельзя не заметить. А где же Митька? А нету! Не видать нигде! Господи, неужели убили?! Его ж предупреждали, чтоб не лез, Аника-воин.

Иван, закусив губу, подбежал к Прохору:

– Митьку не видел?

– Там он, в кустах, – Прошка махнул рукой. – У речки.

Иванко спустился к реке и сразу заметил худенькую фигуру Митрия. Зайдя по колено в воду, отрок стоял согнувшись. Парня рвало… Бывает…

Иван подошел ближе:

– Митька, как ты?

Отрок резко выпрямился, обернулся, и бледное, мокрое от слез лицо его озарилось улыбкой.

– Иване! Иване! Жив!

– Прохор тоже не умер.

– Ну, Прохора-то я видел, а вот тебя… – Митька снова нагнулся и, зачерпнув в ладони воды, сполоснул лицо. – Главный-то их, купец, ускакал, похоже, – пояснил он. – Я, как увидал с мостков, что он коня повернул, к амбарам побежал, к старцу. Да на пути вдруг вражина! Да с саблей! Размахнулся, так бы голову и отрубил, да я уклонился, как ты учил. Ну и споткнулся, земли-то не видел. В ямищу упал, хорошо, успел кинжал выдернуть, что мне Паисий на всякий случай дал. Этот-то вражина кинжала не увидел – захохотал, гад, замахнулся над головой саблей – на две половины, видать, меня хотел разрубить, да не вышло – я его кинжалом в брюхо пырнул… Пырнул – а оттуда кишки полезли, сизые, склизкие, брр! До сих пор в себя прийти не могу, вывернуло всего, чуть ли не наизнанку.

– Бывает.

Добыча оказалось богатой: десять больших возов, доверху груженных зерном. Хлебный обоз, несмотря на прямой запрет царя, предназначенный для вывоза из голодающей страны хитрым купцом, от которого теперь наверняка потянется ниточка к алчным московским чиновникам и боярам. Загнанный в угол Акинфий Козинец вместо смерти предпочел сдаться в плен, о чем, кажется, нисколько не сожалел, судя по его довольному виду. Вот она – ниточка! Теперь бы распутать клубочек!

– Чей хлеб? Кто послал? – Акинфий рассмеялся прямо в лицо Ивану. – Здесь такие лица замешаны, о которых только в Москве в разбойном приказе говорить можно, и то один на один с дьяком.

– Он прав, – хмуро заметил Паисий. – Придется везти в Москву.

– Ну, так и обоз тоже нужно в Москву возвращать, в казну! – решительно заявил Иван. – Сколько голодных накормить можно.

Судебный старец согласно склонил голову.

Отмыв забрызганное вражеской кровью лицо, Иван зашел на карбас, в каморку, – прежде чем уехать, нужно было еще переговорить с Евлампием Угрюмом, уточить кое-какие финансовые дела. Ведь получается, что Иван невольно подставил баркасников, оставив их без заработка, на который те рассчитывали.

Каморка оказалась пуста, и юноша решил подождать Евлампия там; что староста не убит, он знал, не так давно видал баркасника между своих. На лавке в полутемной каморке сиротливо лежал кошелек из кошачьей шкуры. Серебришко Евлампия. Слава Богу, теперь уж не придется его передавать вдове старосты – сам передаст. Иван машинально подкинул на ладони кошель. Звякнуло, но так, чуть-чуть, видать, не очень-то большое наследство получила бы безутешная вдова. Странно… Сжав в ладони кошель, юноша нащупал в нем какую-то скрученную бумажку или кусочек пергамента… Из чистого любопытства достал – в бумажку были завернуты три серебряные деньги. Прямо сказать, невелика сумма, весьма невелика. Еще и в бумажку завернута! В бумажку… а ведь баркасник не так уж прост – все клады ищет со своими ныряльщиками. А ну-ка…

Бросив быстрый взгляд на дверь, Иван развернул бумагу, с удовлетворением увидев начерченный на ней план – река, с волнами, пристанями и промерами глубин, схематичное изображение Богородичного монастыря с характерной пятигнездной звонницей – значит, и река, ясно, Тихвинка – какие-то таинственные значки – крестики, птички, кружочки. А это что еще за ответвление, похожее на… на «македонское копье или ланцет хирурга»! Ну, явно похоже, особенно если перевернуть листок боком. И – если здесь все правильно нарисовано – длина «копья» – небольшого заливчика или оврага – ровно в три раза больше ширины у впадения в реку… Интересно…

– Интересно?! – Евлампий Угрюм, ударом распахнув дверь в каморку, навис над входом темной угрожающей тенью. В руке его поблескивал длинный рейтарский пистолет со взведенным курком.

Иван машинально потянулся к сабле, заткнутой за пояс вместо сломанного палаша.

Баркасник левой рукой почесал шрам и нехорошо усмехнулся:

– Я хорошо стреляю.

– А как хорошо ныряешь? – улыбнулся Иван. – Садись, нам ведь надо поговорить об упущенных тобою деньгах. Признаю – по моей вине упущенных, а я не люблю ходить в должниках. И я не купец…

– Я догадался.

– Это – карта утопленной монастырской казны? Да не смотри ты на меня так, я полагаю, вы ее так и не нашли?

– А вот уж это не твое дело, парень.