Страница 3 из 15
«Этот безоружный… Шел на заклание за чужие идеи… Должно быть, рабочий или даже мастер… Столичные неплохо зарабатывают. Пожалуй, семья, дети, квартиру снимали не тесную, лечились при заводе, наверняка дети в школе… Чего им не хватало? Политических свобод? Зачем они этому пожилому семейному человеку с устоявшейся жизнью? Зачем ему и его семье эти бесплодные фантазии? Что подтолкнуло его влиться в беззаконную толпу бунтовщиков? И сколько таких было в расстрелянной толпе? Сотни? Тысячи? Это коллективное безумие!»
Подошли понурые солдаты:
– Ваше благородие, дозволите грузить?
– Знаете, кто это?
– Вроде с Путилова здесь были.
– Куда их?
– Из Александровской кареты прислали.
– Забирайте.
Шевцов подал рапорт об увольнении из армии. Штабс-капитан с безучастным лицом принял бумагу и молча отложил в сторону. Поднял глаза и произнес равнодушно:
– Вы свободны, господин подпоручик.
Обдумывая для себя иное поприще, Шевцов медленно возвращался на квартиру.
Вскоре его вызвали в штаб армии. Генерал-майор Георгий Рафаилович Ковалевский по-отечески отчитал молодого Шевцова.
– Мы ведь с вашим батюшкой еще в одном военном училище образовывались. Давние однокашники, так сказать. Потом в русско-турецкую бок о бок сражались. Боевое братство, знаете ли, превыше любви и карьеры. Тем более я самой жизнью отцу вашему обязан. Не будь он комиссован по тяжкому увечью, так и выше меня бы уже поднялся. А я между тем давно за вашим продвижением слежу. У вас большие перспективы, молодой человек. И высокая протекция вам не повредит. Позвольте осведомиться: отчего такое опрометчивое решение?
– Позвольте оставить при себе, господин генерал.
– Нет уж, благоволите объясниться. Ежели не считаете себя более связанными военной дисциплиной, то ответьте, по крайней мере, из уважения к старинному другу вашего батюшки.
– Георгий Рафаилович, вы пользуетесь запрещенными приемами…
– Если угодно. Жду ответа.
– Что ж. Не считаю возможным продолжать службу после убийства гражданских в Санкт-Петербурге.
– Вот как? Замечательный максимализм. А что вам, дозвольте поинтересоваться, известно об этом деле?
– Только то, что видел своими глазами.
– А подоплека вам, конечно, не известна?
– Подоплека не важна. Расстрел есть расстрел. При всем уважении, Георгий Рафаилович.
– И вы пренебрежете присягой?
– Присягал служить Его Величеству и России, верой и правдой. А не выступать беззаконным карателем.
– Попридержите язык, господин подпоручик! Крамольные и дерзкие речи ведете.
– Виноват, господин генерал-майор. Не имею власти отменить истину.
– Истину поминаете? Ну пусть, господин правдоискатель. Исключительно ради дружбы с вашим батюшкой просвещу вас, хоть и не вашего ума это дело.
Генерал от инфантерии достал газетные листы, продемонстрировал строптивому подпоручику:
– Вот публикация New York American, подписанная неким господином Горьким. Датированная, заметьте, 4 января 1905 года. Прошу ознакомиться. Статейка оповещает о грядущем кровопролитии в российской столице. Теперь далее. Вот статья другой американской газетки, издана 6 января, с предупреждением, что через 2 дня деспотическое российское самодержавие прольет кровь беззащитных безоружных рабочих и членов их семей. Подписано господином Милюковым. Теперь припомните: не наблюдали ли вы чего-нибудь особенного во время шествия?
Шевцов задумался.
– Несли хоругви и иконы. Но и красные флаги тоже. Стреляли с крыш. В толпе рабочих были замечены люди, направлявшие перемещение колонн.
– Так.
– Призывы к свержению династии и самодержавия – правда, единичные. Долго ждали извещения из штаба о дальнейших действиях. Потом приказ палить боевыми. Иные попадали на землю до начала стрельбы – потом отползли и скрылись в близлежащих улицах. Эти почти не пострадали. Остальные – как стадо баранов на убой – суматоха, хаотичная беготня, крики, бестолковщина.
– Теперь сопоставьте. Откуда взялись хоругви для запрещенного митрополитом выступления? Кто предоставил деньги на хорошо организованную подготовительную агитацию, включая противоправительственные земские петиции и откровенно революционные листовки и газеты, выпущенные немыслимым тиражом? И кто оплатил продуманные и спланированные стачки перед бунтовским походом, выдвинувшим, заметьте, не только экономические, но и политические безапелляционные и хамские требования? Кто составлял список этих четких требований в среде главным образом полуграмотных рабочих, вчерашних крестьян? Кто руководил организованными колоннами, ведомыми на смерть? И теперь основное: кому могло быть выгодно во время войны, в разгар боевых действий, обратить народный гнев на монарха и устои самодержавия – что, несомненно, предполагает измену?
Шевцов неуверенно спросил:
– Вы имеете в виду финансирование наших либералов и революционеров военным противником России и то, что волнения не случайны?
– Браво, молодой человек. Вы догадливы.
Генерал-майор понизил тон и оглянулся: крепко ли прикрыта массивная дверь.
– А теперь самое интригующее. Прошу не распространяться – сведения не для огласки. Получены из верных источников. Предварительное ослабление цензуры обеспечено министром внутренних дел господином Святополк-Мирским. Гапоновское «Сообщество русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга», скоро перешедшее от экономических к политическим требованиям, допущено при прямом попустительстве и даже потворстве Департамента полиции. После расстрела демонстрации смутьян-фанатик и организатор сообщества поп Гапон оставлен на свободе распоряжением градоначальника господина Фуллона. Непосредственный приказ о расстреле рабочих отдан начальником штаба войск гвардии генералом Мешетичем – Государь не был предварительно извещен. На сей счет инициировано расследование, но все уже свершилось. Вам о чем-нибудь говорит странное стечение всех этих фактов одновременно и в одном месте?
У Шевцова потемнело в глазах.
– Вы намекаете на возможную измену высокопоставленных лиц? Или на их некомпетентность?
– Упаси меня Господь кого-нибудь обвинять. Я просто перечислил очевидное. Но не исключено, что нам предстоит подставить Родине плечо, каждому на своем месте. А вы говорите – уйти со службы.
Дружной ехал с Валерием Шевцовым к его престарелому отцу. Из экономии молодые люди купили билеты 3 класса.
– Шевцов, ты объяснился с невестой?
– Валерия Леонидовна подулись и смилостивились.
– Так чем чело омрачено, о гений юный Петербурга!
– Да пошел бы ты…
– Вот те на! Или не рад помолвке?
– Оставь. Пустое. Лучше ответь: как ты можешь спокойно спать, есть, балагурить?
– Поясни.
– Тебе не снятся лужи крови?
– Зачем же. Их замыли.
– Будь ты на площади сам, испытывал бы иное.
– Валерий, ты не в меру впечатлителен. Жаль, конечно, погибших, но это уже случилось. И потом – надо было думать, знаешь ли, прежде чем в эдакую авантюру пускаться.
– Авантюру замыслил негодяй Гапон, в сговоре с политическими. Последних интересовала одна цель – расшатать ситуацию и обозлить рабочих. Они ее добились. Произошла трагедия.
– А рабочие что – марионетки? Вот ни с того ни с сего подхватились и построились?
– Нет, их не один год подготавливали: смущали агитацией о смене режима.
– И что, в результате этой агитации они внезапно помешались и отправились на явную и бессмысленную гибель?
– Нет. Не внезапно. Серж, мне не по себе. Это дух смуты, который странным образом сам себя питает и воспроизводит. Морок массового психического нездоровья, эпидемия помешательства. Способность критиковать улетучивается, разум помрачается, человек начинает жить и действовать в соответствии с какой-нибудь утопической и разрушительной идеей, свято в нее верит и ею руководствуется во всем, вплоть до разрыва отношений с родными, если те не разделяют его бредовых убеждений. Он готов бросаться на всех несогласных, словно бешеная собака. «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И этот адский дух заразителен – вот в чем опасность. Эти люди не изолированы в сумасшедших домах, они разгуливают на свободе и заражают других. А мне не изобрести эликсира, чтобы излечить их.