Страница 18 из 44
Час спустя сражение достигло своего апогея. Казалось, пришел последний смертный час для всего польского войска. Бой шел уже на валах, противники сошлись в ужасной рукопашной схватке, когда бьются насмерть грудь об грудь, отбросив в сторону оружие. Сам, немолодой уже годами, Фирлей с окровавленной саблей в руках метался на валу в первых рядах, ободряя солдат и личным примером возбуждая в них отвагу. Сохрани атакующие наступательный порыв еще на какое-то время, неизвестно, чем бы все это закончилось, однако, повинуясь сигналу хана, татары стали покидать поле боя, а за ними отошли и казаки. Атаки прекратились, однако артиллерийский и ружейный огонь продолжался вестись до конца дня, загасив свечу жизни не у одного поляка.
Хмельницкий, внимательно наблюдавший за ходом битвы и не упускавший из виду ни одной ее детали, убедился, что поляки обороняются умело и сходу их позиции взять трудно. Однако опытным глазом бывалого воина он разглядел, что часть валов у широкого пруда, находящегося между обоими замками ( в тылу польского лагеря) не завершена до конца. Посоветовавшись с ханом, он приказал подвести свой табор еще ближе к польскому, а татары плотно окружили и замки, и пруд с юга, замкнув тем самым кольцо осады. В свою очередь Фирлей и Вишневецкий пришли к выводу о необходимости еще больше сузить лагерь, насыпав новые валы, чего и добивался запорожский гетман, полагая, что в результате они не станут досыпать старые валы у пруда и не успеют за ночь соорудить там новые.
Двадцать три полковника привели свои полки к Збаражу и почти половину из них с первыми проблесками солнечных лучей бросил Хмельницкий на штурм валов польского лагеря в месте их соединения с прудом. Как он и предполагал, поляки не стали дооборудовать здесь старые валы и не успели возвести новые. Гетман правильно рассчитал, что это самое уязвимое место в польском лагере, но он не мог знать, что обороной здесь командует один из самых старых и опытных командиров - полковник Рожажовский. Чуткий и осторожный, как лисица, Рожажовский не стал дожидаться пока казаки полезут на валы, а сразу двинул против них панцирную хоругвь, в то время, как его пехота открыла по наступающим плотный огонь с вершины вала. Против натиска "крылатых гусар" казацкая пехота, у которой при себе не было даже пик, не могла устоять и обратилась в повальное бегство, но сзади ее подпирали новые толпы казаков. Поняв, что замысел его не удался и, видя, что валы с ходу взять не удалось, гетман, спасая свою пехоту, бросил на ее выручку конницу, двинув одновременно в наступление по всему фронту остальные полки. Поддерживая казаков, Ислам - Гирей подал сигнал к атаке татарам. В воздух взвились тучи стрел, выпущенных из коротких, но обладающих огромной убойной силой, татарских луков, и казаки ринулись на штурм польских позиций. Особенно тяжело опять пришлось Фирлею, который со своими хоругвями являлся как бы краеугольным камнем всей польской обороны. Натиск казаков на участок валов, где он оборонялся, был столь ужасен, что своими трупами они опять, как и накануне заполнили ров почти до самого верха. Несмотря на то, что поляки мужественно оборонялись, казаки и татары продолжали упорно лезть на валы, устилая их своими бездыханными телами. Не лучше пришлось и Лянцкоронскому с Остророгом, которые с трудом сдерживали атакующих на своих участках обороны. Казакам корсунского, могилевского и гадячского полков мощным натиском удалось вбить клин между ними и прорваться во второй эшелон обороны, прижав хоругви Яна Собесского к самой кромке пруда.
...Все эти дни Серко участия в сражении не принимал. Его полк гетман держал в резерве, намереваясь использовать лишь в самом крайнем случае и, как казалось Ивану, сейчас это время настало. Вся панорама боя открылась перед ним, как на ладони, и, обладая рысьим зрением, он со своего места мог наблюдать удар могилевского полка, врезавшегося в стык хоругвей Лянцкоронского и Остророга. Впереди на могучем буланом в яблоках жеребце, словно бог войны и ангел мести, летел неукротимый Иван Богун, раздавая направо и налево удары саблей, сверкавшей в его руках будто разящий меч самого архангела Михаила. Вбив клин между польскими хоругвями, полк разделился и каждый его фланг обрушился на поляков, расширяя отвоеванное пространство, куда в тот же момент, стремительно ворвался корсунский полк во главе с лихим красавцем Морозенко. Серко в восторге даже приподнялся в стременах, чтобы лучше видеть эту ураганную атаку, но это было еще не все. Буквально несколько минут спустя немного сбоку по хоругвям Яна Собесского ударил гадячский полк, прижав их к самому пруду. Иван хорошо видел, как Кондрат Бурляй, несмотря на то, что ему было уже под шестьдесят, сам вел в бой своих заднепровцев и страшен был в рукопашном бою старый полковник с развевавшемся на ветру седым оселедцем, возглавлявший морские походы на Крым еще во времена Михаила Дорошенко. Забыв старую вражду, вслед за Бурляяем, бывшим некогда их смертельным врагом, в польские хоругви врезались тысячи татар. Казалось, еще совсем немного и Лянцкоронского, Остророга и Собесского уже ничего не спасет, но коварная Беллона распорядилась иначе...
Накал боя передался в глубину лагеря, где уже стали раздаваться крики о необходимости отступления к замкам. Услышав их, Вишневецкий подскакал к паникерам, крикнув в гневе: "Лучше принять смерть здесь, чем ждать пока Хмельницкий будет тащить нас за ноги из замков, потому что ничего другого не выйдет, если отступим в замки. Даже, если мы сами какое-то время могли бы укрываться за их стенами, куда денем обоз и всю челядь?!" Видя, что паникеры устыдились, и крики об отступлении прекратились, он обратился к тем, кто находился в лагере с коротким призывом: "Кому любо умереть со мной, ко мне!". Воодушевленные словами князя, к нему присоединились не только те, кто еще несколько минут ратовал за отступление, но и большинство челядинов. Во главе с Вишневецким, лично возглавившим свои собственные и сына панцирные хоругви, они ринулись на казаков и татар, напиравших на хоругви Собесского, отбросили их от валов и частично загнали в пруд, густо окрасив воду кровью атакующих...
Картина на поле боя изменилась стремительно. С замершим сердцем Иван видел, как "крылатые гусары" разметали корсунцев, словно смерч сухую солому. Морозенко, оказался в окружении один и, вертясь. на коне, словно уж, отбивался сразу от десятка гусар, стремившихся взять его живым. На выручку побратиму ринулся Иван Богун, напоминавший в своей развевающейся керее горного орла, но навстречу ему метнулась гусарская хоругвь и сам могилевский полковник оказался в окружении, вынужденный отбиваться от наседающего на него противника. Получив неожиданную помощь, Остророг также перешел в наступление, ударив с фланга на заднепровцев хоругвями полковников Мисельского и Клодзинского, а Лянцкоронский повернул хоругви ротмистров Панского и Понятовского, окружив и татар, и заднепровцев Бурляя. Остальные осажденные, воодушевленные их примером, также перешли в контратаку, отбрасывая казаков от валов по всему фронту.
Серко не в силах больше сдерживаться, повернул голову к гетману, находившемуся в шагах пятидесяти от него, и вперил в него свой горящий взор, мысленно требуя, настаивая, заклиная Хмельницкого послать его в бой. В ту же секунду их взгляды встретились и, мгновение помедлив, гетманская булава повелительно метнулась вперед. Она еще не успела опуститься вниз, а Серко уже, повернувшись к своим охотникам, крикнул, перекрывая шум битвы: "Гайда!". Верныдуб и сотники повторили эту команду, и, рванув с места в карьер, полк охочекомонных помчался вперед.