Усадьба ожившего мрака

Эх, а может все таки свернуть гаденышу башку?

Кто-то невидимый словно бы дал Григорию подзатыльник. Такой увесистый и отрезвляющий, что на мгновение его вышибло из потока. Всего на мгновение, но из-за этой внезапности ему показалось, что с него снова заживо сдирают шкуру. Но сойти с ума от боли он не успел, поток снова накрыл его своими крыльями, вернул ясность, забрал боль. Все будет. Когда-нибудь он доберется до этого белобрысого затылка, возможно, даже вопьется зубами в шею, но не сейчас. Сейчас он должен понять, что происходит. Сейчас он должен наконец начать исполнять данные обещания, а для этого нужно проследить за эсэсовцем.

Мельком подумалось, что ему повезло, что с Севой остался Влас. Влас опытный и умный, он не станет метаться по лощине, а будет терпеливо дожидаться его возвращения. И Севу придержит. Севу непременно нужно придерживать. Он такой же горячий и нетерпеливый, как Митяй. Просто жизнь его еще не била.

Выбравшись из оврага, эсэсовец направился прямиком к усадьбе. Кто бы сомневался! Вот только вышел он не к центральным охраняемым воротам, а пошел по кругу, по всему видать, к потайной калитке. Идти за ним следом Григорий не стал, вместо этого забрался на высокое дерево. Так и обзор лучше, и надежнее.

Калитка оказалась заперта. Гаденыш порылся в карманах шинели, достал ключ, оглянулся и вставил ключ в замочную скважину. Калитка бесшумно открылась, пропуская его на территорию усадьбы. Да, по всему выходило, что немчик непростой, что относится к доверенному ближнему кругу. Простым не доверяют ключи от потайных калиток и деликатные задания. Эх, проскользнуть бы следом, проследить за гаденышем! Глядишь, и с фон Клейстом получится повидаться. Но нельзя. Сева с Власом ждут в лощине, а в городе остались Митяй с доктором. И день уже скоро начнет клониться к закату, значит, нужно спешить. Он и поспешил, бегом побежал под беспокойный шепот Гремучей лощины. Лощине тоже не нравилось происходящее, не нравились тревожащие ее покой люди и не-люди.

Влас и Сева ждали его на прежнем месте. Сева сидел, понурившись, а Влас стоял, прислонившись спиной к дубу. Наверное, Григорий поспешил или слишком поздно вынырнул из потока, потому что при его появлении Влас вздрогнул и дернулся за автоматом.

– Свои, – сказал Григорий шепотом и принялся обуваться.

– Не замерзли ножки-то, Гриня? – спросил Влас язвительно. – Чай, не май месяц на дворе.

– А ничего! Мы привычные, товарищ командир! – Григорий управился с сапогами, притопнул ногой.

– Ну что там, дядя Гриша? – Сева смотрел на него с нетерпением.

– Давайте выбираться, по дороге расскажу.

Пару минут шли в полном молчании, а потом Сева не выдержал:

– Так что вы узнали? Зачем этот фриц спускался в овраг?

– Зачем? – Григорий бросил быстрый взгляд на Власа. – Так вот за тем, что товарищ командир с собой прихватил.

– За костями? – удивился Влас.

– За костями, за лохмотьями его. – Григорий кивнул. – Голову очень искал.

– С чего бы? – Влас задумчиво перевесил вещмешок с черепушкой на другое плечо.

– А кто ж его знает? Мне бы узнать, кто он вообще такой.

– Оберштурмфюрер СС Курт Вольф, – сказал Влас.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда? Да потому что редкостный садист и ублюдок! Задержанных пытает лично. Нравится ему это, понимаешь?

Григорий понимал. Как же не понять, когда сам побывал в лапах у этого немецкого волка! Но за себя не обидно и не больно, а вот за Лиду…

– Разберемся, – буркнул Григорий себе под нос, а Влас посмотрел на него долгим взглядом и сказал очень серьезно:

– Ты уж разберись. Можешь даже по-своему…

Во сне было то жарко, то холодно. Во сне Митяй бродил по темному нежилому дому, переходил из одной гулкой комнаты в другую, искал. Что искал, и сам не знал. Понимал только исключительную важность своей задачи. И если бы не вот это скверное состояние, когда то душно, то озноб, уже, наверное, все бы давно нашел.

Здесь, в заброшенном доме, жили сквозняки и эхо. Эхо разговаривало множеством голосов: мужских, женский, детских. Некоторые из голосов казались Митяю знакомыми, но вспомнить, кому они принадлежат, он не мог. Дом тоже казался ему знакомым. Наверное, во сне всегда так. Как давно он не видел снов? Казалось, что целую вечность. Вся его жизнь делилась на белое и черное. С белым все было понятно, белое он хотя бы помнил, а вот что происходило с ним ночью…

В какофонию голосов вплелся один едва различимый, больше похожий на шепот. И сквозняк, кативший по каменному полу комки пыли, упал к его ногам, словно испугался. Или просто не хотел мешать?

Митяй замер, вытянулся по струнке. Он вслушивался в эхо голосов и вглядывался в теряющуюся вдали анфиладу комнат. В этому удивительном сне он знал, что такое анфилада. Подумать только!

Ждать пришлось долго. Все голоса давно стихли, и терпение почти закончилось, но он все еще ждал. Даже сквозняк устал послушно лежать у его ног и снова принялся гонять по полу пыль. Вот тогда-то Митяй и увидел следы. Это была цепочка едва различимых в пыли следов босых ног. То ли детских, то ли девчоночьих. Да и не важно! Важно, что теперь он знает, куда идти и где искать.

Его путь казался бесконечным, а комнаты бесчисленными. Сначала Митяй пытался считать и запоминать, но очень скоро сбился со счета. Теперь он смотрел только себе под ноги. Иногда следы делались отчетливее, иногда исчезали, и тогда Митяя накрывала холодная волна ужаса от того, что он может не справиться, не найти и не успеть…

А дом все-таки менялся. Комнаты делались все меньше и меньше, пока не превратились в узкий больничный коридор. Следы оборвались перед облупившейся, выкрашенной в белый цвет дверью с надписью «Операционная». Из-под двери пробивался электрический свет, слышались мужские голоса. Митяй положил ладонь на дверную ручку, замер, собираясь с духом. Одно дело – бродить в компании со сквозняком по пустому дому и совсем другое – открыть вот эту дверь.

Он уже почти сдался, убрал руку, а потом, в самый последний момент решился и толкнул дверь плечом. Там, на той стороне, было ярко. Так ярко, что на мгновение пришлось зажмуриться. Там, на той стороне, происходило что-то странное. Или страшное…

Два врача, низенький и высокий, склонились над ярко освещенным хирургическим столом. Резко пахло спиртом и чем-то еще… необычным и тревожным. С неприятным звоном падали в металлический лоток окровавленные инструменты. На столе лежало укрытое серой больничной простыней тело. Снова захотелось уйти, выбежать в больничный коридор, промчаться по анфиладе одинаковых пыльных комнат и вырваться наконец из сна в реальность.

Вот за сон Митяй и уцепился. Если это сон, то в нем только он всему хозяин. И бояться в собственном сне он ничего не должен. Ведь глупо же! Бояться не должен, а осмотреться как следует нужно. И двигаться здесь он может бесшумно, и быть незаметным для остальных. Почему? Да потому, что это его сон и он так хочет! Митяй сделал глубокий вдох и переступил порог операционной.

Первым обернулся высокий, как по пустому месту мазнул по Митяю невидящим взглядом и тут же вернулся к прерванному занятию. Он был неприятный, и этой своей болезненной худобой, и тяжелым взглядом глубоко запавших глаз. А еще чувствовалось, что за операционным столом он главный, что это его приказания четко и неукоснительно исполняет другой, невысокий.

Митяй сделал несколько нерешительных шагов, обошел хирургов, встал за спиной невысокого, заглянул ему через плечо. Он заглянул, а врач оглянулся, каким-то суетливым, неловким движением поправил сползающие с переносицы запотевшие очки, посмотрел на Митяя в упор. Это был старик. Даже закрывающая почти все лицо маска не могла скрыть его преклонный возраст. Как такого вообще можно подпускать к операционному столу?! К вот этой вот девчонке…

Это была не девчонка! На операционном столе лежала Танюшка, смертельно бледная, с обритой наголо головой. А они, эти двое, что-то делали с ней… копались у нее в голове!