За белым кречетом

Первыми отправились ночевать в коровник рыбинспектор с метеорологом. Затем, сладко вздремнув на нарах, отправился туда же и Рушан, решивший поджидать медведей под деревом на берегу. Я пожалел, что бурые медведи предпочитают заниматься разбоем, как и все жулики, ночью. Невозможно было ни пронаблюдать за ними, ни тем Долее что-то сфотографировать.

Воюя с комарами, мы провели ночь в ожидании и беспокойстве, а наутро узнали, что для охотников она закончилась удачно, в то время как два «злодея» пали, сраженные пулями медвежатников. Рассказал нам об этом Рушан, который признался, что всхрапнул в ожидании под деревом и проснулся лишь после того, как прозвучали выстрелы. В мчащихся мимо медведей он не рискнул стрелять.

Любители комбикорма оказались «телятами» — небольшими, красивой каштановой окраски медведями. Олег Куваев отнес бы их к виду колемансис. Таких и в Псковской области, наверное, большими бы не назвали. Медвежатники были смущены, оправдывались, что в кромешной темноте сарая никак было не разглядеть размеров зверей. А Рушан объяснял им, что бить следовало в этом случае только самого большого зверя — «гардероб», как он его почему-то называл.

Весь день, пока охотники отсыпались, готовясь к следующему ночному дежурству, мы посвятили осмотру окрестностей. Повсюду была уйма симпатяг-евражек. Они жили в горах и на лугу. Любоваться ими можно было хоть из окна дома.

С Бевзой мы осмотрели птичий базар. Поднимались к нему по медвежьей тропе, а когда взошли на гору, то увидели внизу уйму птиц, кружащихся, как снег, над рекой и зеленоватой равниной, поросшей невысоким кустарником. Кое-где в гнездах были птенцы, а в иных рядом с птенцами еще лежали голубые в крапинку яйца. Среди гнезд чаек мы повстречали, к немалому своему удивлению, гнездо канюка, в котором уже вывелись птенцы, а рядом два гнезда воронов.

Уже в сумерках явился из обхода Носков. Первым делом умял первое и второе и только за чаем рассказал, что отыскал гнездо белоплечего орлана. Редчайшей птицы, эндемика, гнездящейся только на восточном побережье нашей страны. Он уверял, что обнаружение гнезда этой птицы в столь удаленных от моря местах для орнитологов равносильно открытию. Об этой птице, рассказывал он, мечтал заместитель директора Московского зоопарка Владимир Остапенко. Этот ученый находился в то время на реке Пенжине, прибыв на Камчатку в составе экспедиции по отлову птенцов белых ястребов. С ним Носков познакомился в Тиличиках.

Юрий говорил, что с удовольствием сделал бы Остапенко да и всем москвичам редкий подарок, но гнездо белоплечих орланов находилось на другом берегу Вывенки. Он заметил его с высокой горы, проследив в бинокль за полетом птицы. Идти туда не так уж далеко, километров десять — пятнадцать, но вся загвоздка в том, что у нас не было лодки для переправы.

К утру завершилась медвежья эпопея. Рушан уложил предводителя — «гардероб». Огромный, черного цвета зверь остался лежать в дверях коровника рядом с мешком, который он пытался унести. Медведи, оказывается, брали мешки с комбикормом в зубы и лапы и торопились уйти с ними подальше от коровника, в непроходимый кустарник, где и принимались за трапезу. Рушан пропустил нескольких зверей, пока не явился в проеме двери «гардероб» — предводитель. Рушан выстрелил в него из ружья почти в упор, уложив с первого же выстрела.

— Все,— объявил он.— На этом хватит. И без того медведям преподан достаточно жестокий урок. А ведь если вдуматься, то виноваты не медведи, а сами же совхозные работники, которые не позаботились заколотить как следует двери, не укрыли и не спрятали понадежнее комбикорм.

Рушан уверял, что, потеряв вожака, медведи не рискнут вернуться к коровнику. И верно. Вечером того дня мне довелось, стоя на берегу реки, увидеть одинокого медведя. Торопливым маршевым шагом шел он по противоположному берегу, направляясь к верховьям реки. Стараясь не двигаться, я проследил за ним. Поровнявшись с коровником, медведь даже не обернулся в его сторону, прошествовав дальше.

— Все верно,— сказал Рушан, которому я рассказал о своем наблюдении.— Рыба сейчас валом валит к верховьям реки. И медведи, которые, воспользовавшись безнадзорностью, пробавлялись комбикормом, наконец-то вспомнили об этом. Все уйдут. Будут кормиться рыбой. Жаль, что пришлось загубить столько зверей.

Он вызвал по рации вездеход, и когда мы возвращались, навстречу нам попалось стадо телок и бычков, которых три молоденьких пастуха гнали на Умьявку.

Рушан приглашал отдохнуть у него, посетить в Тиличиках очень нравившуюся ему баню, попариться с дорожки, но Носков спешил вернуться на полуостров Говена. Уже немного оставалось времени до тех пор, когда птенцы кречетов встанут на крыло, а дело с их поиском так и не сдвинулось. Да и судьба Александра Гражданкина его начинала беспокоить. Хотя и опытный товарищ, но провести две недели в одиночестве не сладко. Как он там? Вдруг хлеб кончился, спичек не стало — все может быть. Временами Носков говорил мне, что лучше бы он не ездил на Умьявку.

На набережной в Тиличиках ему случайно попался рыбак, с которым он познакомился в прошлой поездке. Узнав о заботах Юрия, тот предложил хоть сей же час доставить его на седьмую базу. Носков сбегал к Рушану, уговорил его через два дня прибыть на полуостров Говена, к той горе, где следовало осмотреть нишу в скале. Провожатым ему он оставил Ивана Бевзу. Мне же предложил отправляться с ним вместе.

ПЕРО НА ПАМЯТЬ ОБО ВСЕМ

— Ну что же,— сказал рыбак Володя, улыбнувшись как-то потусторонне, явно думая о чем-то своем,— если не боитесь, то поехали.

— Чего бояться,— откликнулся Юрий, деловито устраиваясь в лодке, радуясь, что нам так повезло.— Впервые что ли. Дорога нам знакома. Не один раз уже пришлось залив Корфа переплывать.

— Ветер,— односложно отвечал рыбак, качнув при этом головой, очевидно, удивляясь нашему непониманию, но и не считая нужным нас переубеждать.

— Поехали,— повторил он и, усевшись на корме у руля, запустил подвесной мотор.

Позже мне довелось узнать, что задержанный с грузом рыбы неожиданно рано вернувшимся с Умьявки рыбинспектором, рыбак пребывал в тот момент в таком состоянии, когда, как говорится, хоть к черту на рога, хоть в пекло.

На полном газу мы пересекли тиличикинскую губу, защищенную с моря длинной песчаной косой. Обогнули маяк и лихо вынеслись на морской простор. Тут-то и началось то, чего мы по неведению не могли предполагать.

По заливу гуляла штормовая волна. Нас затрясло, как на стиральной доске. Потеряв всякую надежду сохранить объективы, я вцепился в борта, пытаясь сохранить хотя бы себя, но при ударе о волну меня, как мяч, бросало назад, швыряло вверх, и оставалось радоваться, что ноги и руки целы. О ссадинах и синяках не приходилось переживать. А позже, когда достигли середины залива, надо было молить бога о том, чтобы не отправиться на съедение рыбам.

Жутко было снизу смотреть на вздымающиеся, зловеще поблескивающие на солнце водяные горы с зарождающимися на гребнях барашками.

— Что, суслики,— заметив растерянность и страх на наших лицах, весело крикнул рыбак.— Это вам не птичек в горах ловить. Море! Вот оно какое у нас. Не дрейфьте,— перекрывая рев мотора, кричал он нам, ловко уворачиваясь от очередной волны.— Не дам я вам погибнуть, не утонем!

Глаза его горели, весь он был в каком-то отчаянно-радостном возбуждении, словно шторм и был его стихией. Не отирая летевших в лицо брызг, сросшись с ручкой руля, он заставлял лодку, как бы боком продолжая нестись вперед, съезжать по склону длинной, разбежавшейся волны. Так же боком взбираться по склону следующей и в последний момент ускользать из-под завихряющегося над головой страшного гребешка.

Лодка, на который мы, не зная погоды, рискнули пуститься в плавание через залив, была самой обычной «казанкой» старого образца. Правда, в отличие от первых «казанок», на которых в море утонуло немало людей, на корме этой имелись полые крылья, сделанные для остойчивости. Но никакие крылья не спасли бы нас в этот шторм, накрой нас гребнем волны. И мы прекрасно понимали это.