За белым кречетом

Потом мы отправились в объезд границ заповедника. Повстречали стадо двугорбых верблюдов, за которыми присматривал на невысокой лошаденке старик-пастух в овчинном зипуне. Перебираясь через обмелевшие ручьи, добрались мы до скалы, где устроили гнездо редчайшие грифы — бородачи. Мне удалось снять в полете эту с козлиной бородкой птицу, размах крыльев которой достигает двух метров. Одним словом, интересного за эти дни было немало, но что бы я ни видел, а думалось о шункаре. Беспокоила мысль, а вдруг мунушкер станет охотиться и сокол отлетит. Едва дождался дня, когда распрощались с заповедником.

К дому Курмана мы подъехали к полудню. Ярко светило солнце и ощутимо пригревало. Кара-шункар гулял. Сидел на специальной жердочке, воткнутой в снег под яблоней. Ремешок-опутенок лежал на снегу, но улететь сокол не мог. Глаза его прикрывал клобучок, напоминавший корону на голове старого монарха.

Курман облачился в халат, лисью шапку, усадил сокола на перчатку: «Снимай настоящего киргизского мунушкера!» Но съемка не заладилась. Кара-шункар от тепла размяк. Как ни взбадривал его хозяин, сокол и на перчатке, без клобучка, будто спал. Крылья разваливались, опаловый глаз не загорался азартом. Сделав несколько кадров, повертевшись вокруг мунукшера так и эдак, я понял, что никогда не смогу удовлетвориться портретом сокола, сидящего вот так, в опутенках, на сокольей перчатке. Придется мне, в этом я уже не сомневался, и возможно, не раз, отправляться на далекий север.

Да. Сделать портрет кречета я должен только с вольной птицы, сидящей где-нибудь на скале у Ледовитого океана. Теперь четко мог себе представить, как прекрасно будет выглядеть кречет на фоне дикого северного пейзажа, в родной стихии.

Не желая обидеть хозяина, я снял его вместе с беркутом, с ястребом, которого в этом доме также обожали, а затем мы отправились во Фрунзе. Погода налаживалась, и мне предстояло приниматься за дело, ради которого я сюда приехал: искать скалолазов на Курпсайской ГЭС. Но я окончательно понял, что дороги на Север мне никак не миновать.

За соколом ясным, кречетом красным

В Москве на Трифоновской улице, неподалеку от модерно-внушительных сооружений спортивного комплекса «Олимпийский», в окружении неказистых пятиэтажек, как согбенная, всеми забытая старушонка, стоит крохотная церквушка, памятник XVI века. Церковь не действующая, двери ее постоянно закрыты, но с недавних пор внешне она отреставрирована, покрашена, на куполе красуется небольшой крест. Ныне мало кто знает, что церквушка эта не только памятник архитектуры, но, как гласит легенда, памятник наиглавнейшему спортивному увлечению того времени — соколиной охоте и главному ее действующему лицу, белому кречету, именовавшемуся тогда не иначе как красным, то есть красивым.

История соколиной охоты насчитывает многие тысячелетия. Так, один из ее исследователей, Григорий Петрович Дементьев, указывал, что «самое древнее из дошедших до нас несомненных изображений охотника с хищной птицей, приученной для охоты, относится примерно к 700 году до нашей эры. Это барельеф хеттского происхождения. К тому же приблизительно времени относится и первое точное упоминание о соколиной охоте в Китае. Впрочем, можно полагать, что и ранее этого времени ловчие птицы уже употреблялись человеком для охоты».

Откуда пошла на Руси соколиная охота, сказать трудно. Написавший в конце прошлого века историю великокняжеской, царской и императорской охот на Руси Н. И. Кутепов считал, «что на Русь, можно догадываться, она была занесена варяжскими князьями с крайнего Севера, где водилась самая лучшая порода сокола. В Южной Руси Олег, может быть, первым начал охотиться с соколами и завел свой соколий двор «Соколье» в Киеве под горою, против церкви Рождества Христова». Другие исследователи склонны считать, что в Киевскую Русь эта охота перешла с Востока, благодаря близости границ с Персией, где соколиная охота процветала с давних пор. Но так или иначе, упоминание о ней можно найти и в знаменитом художественном произведении Древней Руси «Слове о полку Игореве»: «...Бонн же, братья, не десять соколов на стадо лебедей пускал, но свои вещие персты, на живые струны возлагал...» И в первом своде русских законов — Русской Правде, изданной при Ярославе Мудром.

Сохранились фрески, датируемые XI веком, на стенах Софийского собора с изображением соколиной охоты на зайца, есть изображения сокола и кречета. Интересна жалоба кречатников и сокольников князю Владимиру Святославичу:

«Свет Владимир. Князь! Ездили мы по полю чистому, вверху Череги, по твоему государеву займищу, на потешных островах, на твое княжецкое счастие. Ничего не видали, не видали сокола и кречета перелетнаго. Наехали мы только на молодцов за тысячу человек. Они соколов ясных всех похватывали, белых кречетов повыловили, а нас, государь, избили, изранили. Называются дружиною Чуриловою».

Упоминается о соколиной охоте и в известном письме новгородцев князю Ярославу Ярославичу (1270 г.). «Ты, княже, неправду почто чинишь и многие ястребы и соколы держиши? Отъял еси у нас Волхов гоголиными ловцы и иные воды утечьями ловцы, а псов держишь много и отнял еси у нас поле заячьями ловцы... и иные многи вины твои, княже, и мы ныне, княже, не может терпеть твоего насилия; пойди, княже, от нас добром, а мы себе князя добудем».

Как сообщает Н. И. Кутепов, ревниво оберегали свои сокольи и ловчие пути московские князья Иван Калита, Симеон Гордый, Дмитрий Донской. А в XV—XVI веках под влиянием частых сношений с европейскими дворами сказалась уже прямая нужда поставить охоту на ту же высоту, на какой она была там.

Россия уже славилась как страна, где водятся кречеты и соколы-пилигримы — сапсаны, крупные ястребы и где в соколиной охоте понимают большой толк. И к Ивану Грозному шли просьбы выслать птиц. «Пришли трех птиц, кречета, сокола и ястреба,— просил его ногайский князь Измаил,— да олова много, да шафрану много, да бумаги много». Известно, что Иван Грозный отправил в Англию белого кречета с серебряным баробашем и с вызолоченной сеткой, что говорит о том, сколь дорого ценились эти птицы.

При Иване Грозном и произошел случай, в результате которого, как гласит легенда, появилась удивительная церквушка в Москве на Трифоновской.

Поставил ее Трифон Патрикеев, ходивший у царя Ивана Грозного в сокольниках. Как-то царь со своей свитой отправился охотиться в угодья села Напрудного на гусей и уток. Село это находилось как раз в районе улицы Трифоновской и Рижского вокзала. Царю хотелось посмотреть на работу любимого честника (от слова «честь», «чествовать»; белым кречетом чествовали именитых гостей) — белого кречета.

Кречет — птица высокого полета. Охотятся с ним на лошадях. Птица сидит на руке охотника в темном клобучке, которым до поры закрывают ей глаза. Приблизившись к месту охоты, клобучок снимают, птицу пускают с руки, и она поднимается высоко в небо, где начинает ходить кругами. Тогда ездоки вспугивают затаившуюся дичь, утки и гуси взлетают, а с неба на них стремительно падает, сложив крылья, кречет. Падает с такой скоростью, что только свист стоит! Задними когтями прижатых к телу лап он наносит удар настигнутой птице. Летят перья, птица камнем падает вниз. А кречет отыскивает ее и спешит приняться за трапезу.

Тут от сокольничего требуется быстро, по звону серебряного колокольчика, прикрепленного к хвосту кречета, отыскать его. Ловчие птицы не привыкают к охотнику. И, охотясь хоть для самого царя, она охотится прежде всего для себя. Не накормив досыта, ее насылают на дичь, которую тут же отбирают, выдавая птице награду — кусочек мяса из рук. Только тогда и можно отправить полуголодного сокола еще раз продемонстрировать свое мастерство. Если не разыскать ловчего сокола вовремя, не снять с добычи, дать наклеваться досыта, то он может и забыть, зачем ему, собственно говоря, нужна дружба с человеком. Он может и совсем от сокольника улететь. Должно быть, что-то подобное произошло и здесь: не подоспел вовремя Трифон, кречет и «отбыл».