Страница 17 из 37
Чрезвычайно наглядный эпизод на эту тему привела дочь Льва Толстого, – Александра Толстая. Экс-графиня вспоминала, как в книгоиздательстве „Задруга“ членам правления выдавали дрова. Толстая не могла поднять осьмушку дров, которая ей полагалась. Ей пришлось попросить молодую машинистку из Толстовского Товарищества ей помочь. Толстая и её спутница взяли двое саней, погрузили дрова, связали их и повезли.[344]
Толстая тащила свои сани с трудом. Она вспоминала, как усиленно билось её сердце и подкашивались ноги: „Тошнило. Когда я вспоминала о нескольких лепешках на какаовом масле, которые надо было растянуть на несколько дней, – тошнота усиливалась. Мы двигались медленно, то и дело останавливались, чтобы передохнуть. Так было жарко, что я расстегнула свою кожаную куртку. Пот валил с меня градом, застилая глаза. – Будь она проклята, эта жизнь! Сил не было. Хотелось сесть прямо в этот грязный снег и горько заплакать, как в детстве.“[345]
Ещё одной бытовым затруднением стало то, что из-за дефицита дрова и деревянные ящики в учреждениях и в жилых дворах разворовывали.[346] По наблюдению очевидцев, дрова стали драгоценностью и их приходилось хранить в квартирах.[347]
Современник В. В. Стратонов пояснил, что в больших залах, на паркетах часто устанавливались штабели дров: „А отсюда – только шаг до колки и рубки дров в квартирах. Гулкие удары колуна раздавались по многоэтажным домам, сотрясая потолки, заставляя срываться картины и лампы со стен. С этим злом боролись, но борьба была трудна.“[348]
В вопросе топливных поставок советский режим никак не мог сдвинуть дела с мёртвой точки. Это привело к тому, что вся тяжесть топливного кризиса пала на плечи населения. В ряде городов вроде Восточно-Сибирского Минусинска власти решили наложить на всех „капиталистов“ особый налог для доставки угля и дров. Финансовому отделу и отделу контроля над производством было поручено разработать план доставки дров и угля в город в необходимом количестве за счет имущих классов.[349] Разумеется, сути проблемы подобные популистские меры изменить не могли.
Бесчисленное количество жильцов, неспособных достать дров, оказалось вынуждено отапливать свои квартиры комнатными дверями и мебелью. Учёный С. М. Дубнов записал в дневнике октября 1918: „Рубим старую мебель для щепы для очагов, ибо дров нет, да они так дороги, что дешевле разрубить шкаф и топить щепами (200–250 руб. сажень дров)…“[350]
Множество опустевших квартир подверглось немедленному разграблению на топливо. Соседи выносили из них всё, что можно было сжечь.[351] В условиях топливного дефицита социолог П. А. Сорокин признался, что самым ценным подарком в 1919 году стали дрова на растопку.[352] Другой современник установил, что вещи стали делиться на два разряда: горючие и негорючие.[353]
Со временем деревянные подоконники пришлось также рубить на дрова. На толкучках стали продавать даже дощечки от паркета. За шкафами, стойками, тумбочками и книжными полками в топку пошли деревянные каркасы диванов и постелей. Вслед за ними сжигали столы и стулья. Затем – книги, многотомные фолианты, журналы и газеты. Сжигали и лыжи.[354]
Писатель Виктор Шкловский признался: „Если бы у меня были деревянные руки и ноги, я топил бы ими и оказался бы к весне без конечностей.“[355] В республике появилась масса квартир, где деревянной мебели не осталось вовсе. Она вся ушла в топку. В 1920 году поэт Рюрик Ивнев вспоминал, что в номере московской гостиницы „Русь“ мебель, чудом спасшаяся от печки, казалась такой сиротливой, что на неё было жалко садиться.[356]
С течением времени людям для обогрева приходилось собирать шишки, ветки и рубить близлежащие деревья. Народ ходил по городу в поисках деревянных предметов и разбирал деревянные заборы на топку.[357] По свидетельству очевидцев, большим домам было разрешено „питаться“ маленькими деревянными домами и заборами. Последние исчезали с мгновенной скоростью.[358]
В результате многие старые кварталы и районы городов РСФСР стали совершенно неузнаваемы. Некогда блестящее Царское Село представляло из себя печальную картину. Грязь и пустынные улицы соседствовали с зияющей пустотой сломанных на дрова домов и заборов.[359]
Начиная с зимы 1918–1919 года положение в Петрограде, Москве и других крупных центрах перешло в катастрофическую стадию. Деревянные заборы растаскивали по ночам. Массовая ломка деревянных домов на топливо начиналась ещё с осени. Многих жильцов в домах, подлежащих слому, представители властей попросту выставляли на улицу. Организации, получившие орден на слом, приступали к сносу.[360]
Один очевидец вспоминал, что как только на улице раздавался грохот падающих балок, население сбегалось и окружало счастливцев, получивших дом. По словам свидетеля, каждый норовил утащить хоть несколько щепок: „Наблюдающий за сломом милиционер строго следил, чтобы дом достался именно тем, кто имел на него ордер и время от времени стрелял для острастки в воздух и тогда толпа сразу рассыпалась. А через минуту она уже снова была на месте и высматривала плохо лежащие щепки и чурбаны.“[361]
Топливный вопрос имел свою региональную специфику. Он сильно зависел от богатства природных ресурсовв регионе, изобретательности местной администрации, или отсутствия таковой. Мемуарист З. Ю. Арбатов вспоминал, как борьба с топливным кризисом происходила Екатеринославе. Изыскивая средства получения топлива, исполком предложил Коммунхозу наметить брошенные буржуазией дома, которые, придя в негодность, могли бы быть снесены с тем, чтобы лес от построек был распределён на топливо для больниц, приютов и казарм.[362]
Коммунхоз указал десяток домов, которые могли бы простоять ещё добрую полсотню лет. Началась разборка домов. Арбатов писал, что каждый рабочий, уходя с работы, уносил с собой „шабашку“, а потом, вместо „шабашек“, у рабочих появились маленькие санки, на которые всё же укладывалось четыре-пять пудов дров: „Приставленные на ночную охрану леса милиционеры всю ночь стреляли в воздух, безпрерывно нагружая подводы и сани, отправляя дрова своим домой, знакомым и приятелям.“[363]
Подобный разбор деревянных домов и заборов охватил республику словно эпидемия. Мемуаристка Зинаида Степанищева вспоминала, как в ноябре 1919 года проходила с матерью мимо большого деревянного дома, который собрались ломать на топливо. Степанищева отметила, что кругом была масса людей с салазками, с жадным огоньком в глазах, с одной заботой: урвать себе долю из этого дележа. Свидетельница продолжила: „Когда мы через час возвращались с кладбища – не было уже ни дома (его весь растащили), ни людей кругом него.“[364]
При отсутствии дров дело доходило до того, что домкомы отдавали распоряжения распилить пианино и рояли на дрова.[365] При коммунистах подобное варварство быстро нормализовывалось. В топку стало идти абсолютно всё, что могло гореть. Поэтесса Марина Цветаева отметила, что представители власти, „опричники“, сломали для топки даже телеграфный столб.[366]
344
Толстая А. Л. Проблески во тьме, Патриот, Москва, 1991, стр. 14-15
345
Толстая А. Л. Проблески во тьме, Патриот, Москва, 1991, стр. 15
346
Никитина В. Р. Дом окнами на закат: Воспоминания / Литературная запись, вступительная статья, комментарии и указатели А. Л. Никитина, Интерграф Сервис, Москва, 1996, стр. 62; Стратонов В. В. По волнам жизни. Т.2, Новое литературное обозрение, Москва, 2019, стр. 185
347
Стратонов В. В. По волнам жизни. Т.2, Новое литературное обозрение, Москва, 2019, стр. 185
348
Стратонов В. В. По волнам жизни. Т.2, Новое литературное обозрение, Москва, 2019, стр. 185
349
Гидлевский К., Сафьянов М., Трегубенков К. Минусинская коммуна 1917–1918, Государственное социально-экономическое издательство, Москва-Ленинград, 1934, стр. 91
350
Дубнов С. М., Книга жизни. Материалы для истории моего времени, Гешарим / Мосты культуры, Иерусалим/Москва, 2004, стр. 448
351
Бьёркелунд Б. В. Воспоминания, Алетейя, СПб, 2013, стр. 90
352
Сорокин П. А. Долгий путь, Сыктывкар, Шыпас, 1991, стр. 143
353
Шкловский Виктор, „Ещё ничего не кончилось…“, Пропаганда, Москва, 2002, стр. 178
354
Лундберг Е. Г. Записки писателя. 1917–1920. Том I, Издательство писателей в Ленинграде, Ленинград, 1930. стр. 184
355
Шкловский Виктор, Собрание сочинений. Том 1: Революция / сост., вступ. статья И. Калинина, Новое литературное обозрение, Москва, 2018, стр. 296
356
Ивнев Рюрик, Жар прожитых лет. Воспоминания. Дневники. Письма, „Искусство-СПБ“, Санкт-Петербург, 2007, стр. 304
357
Филимонов А. В. Псков в 1920–1930-е годы: очерки социально-культурной жизни, Псковская областная типография, Псков, 2005, стр. 169; Финдейзен Н. Ф. Дневники. 1915–1920 / Расшифровка рукописи, исследование, комментирование, подготовка к публикации. М. Л. Космовской, Дмитрий Буланин, СПб., 2016, стр. 260
358
Ходасевич В. М. Портреты словами: Очерки, Бослен, Москва, 2009, стр. 162
359
Воронов С. Петроград-Вятка в 1919-20 году // Архив русской революции. Т.1, Терра-Политиздат, Москва, 1991, стр. 254
360
Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. Архив русской революции, Т.1, Терра / Политиздат, Москва 1991, стр. 201
361
Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. Архив русской революции, Т.1, Терра / Политиздат, Москва 1991, стр. 201
362
Арбатов З. Ю. Екатеринослав 1917–1922 гг. // Архив русской революции, Т.12, Терра/ Политиздат, Москва, 1991, стр. 120
363
Арбатов З. Ю. Екатеринослав 1917–1922 гг. // Архив русской революции, Т.12, Терра/ Политиздат, Москва, 1991, стр. 120
364
Степанищева Зинаида, Неокончательная правда, Фонд Сергея Дубова, Москва, 2005, стр. 20
365
Иванов Г. В. Мемуарная проза, Захаров, Москва, 2001, стр. 287
366
Цветаева Марина, Неизданное. Записные книжки в двух томах, Т.1, Эллис Лак, Москва, 2000, стр. 276