Аферист

— Народу много при казни?

— Так вся дворня, почитай.

— Дуй к деду. Домна, есть оружие?

— Вилы только. И коса. Ты что удумал?

— Чего спрашиваешь. Уже поняла. Ты же на меня гадала не просто так. Ты для своей Алены гадала. Видно, в точку попала. Раз меня отыскали. Вилы не пригодятся. Нож есть?

Вот люди, которые меня спасли, накормили последним, обустроить пытаются. У них беда. Гори оно все синим пламенем. С возрастом понимаешь, что действовать надо сразу и по полной программе, потом не будет возможности переделывать. Плохо, что я еще в себя не пришел. Но лучшая борьба с шоком и переживаниями — рисковое мужское дело. Медвежье мясо. По ходу и разберусь, кто я, и что здесь делаю.

— Есть. И топор есть.

— Не. Нужен шест с мой рост. И кистень бы. Мне еще закрыться, чтоб лицо не видно было.

— Кистень у деда надо спрашивать. А почему только лицо закрывать?

— На внедрение пойдем, тетя Домна. Для этого нужен план этого самого внедрения и легенда.

— Ой, лихое дело задумал. Сгинешь со мной вместе. Сгубила я душеньку твою горемычную.

— Прекратить русские народные страдания! Сначала легенда. Нищим меня сможешь обрядить?

— Калекой? Смогу. Только они с двумя палками ходят и короткими. Это ежели спину скрутило, так сподручнее.

— Скрутило, мама не горюй. Хорошо, одна короткая будет, другая длинная.

— Значится, еще и поперек повело, — стала вникать Барвиха, — а лицо закроем. Скажешь, потому что болезнь страшная. Если кто увидит, дескать, и на него перейдет. Так сам дохтур в городе сказал и велел прикрываться.

— Вот, у тебя прямо талант, а то жалеешь о том, чего еще не было. Нож давай. И веревку.

Нож я наточил о камень, чистить его времени нет. Веревкой прикрутил к палке от ухвата накрепко. Сверху повязали на нож рогожу. Домна сунула туда пук сухой полыни.

— Скажешь, что трава нечистого отгоняет и тебе лечение творит.

— Это еще и с оттенком юродства получится. Теперь рисуй план.

— Чавой-то?

На утоптанной земле возле дома знахарка после объяснений довольно толково изобразила расположение конюшни, амбаров, усадьбы и обычное место экзекуции. Я наметил пути отходов и подходов. Все равно получалось не очень. Догонят однозначно.

Пока собирались, подоспел Ефим, да не пешком — на телеге с лошадью.

— Вот, у кума разжился.

— Заложит твой кум всю мафию.

— Не должен. Его самого в прошлый раз секли так, что на соломе отлеживался неделю. Злой он сильно на барев.

— Что про них знаешь? Особенно про младшего.

— Да что знать? Барин как барин. А младший от француза приехал недавно, учился там что ли. Велит себя Антуаном называть. Чудной весь. Одно слово, барин.

— Антуаном, говоришь?

— Ага. А сам Анатолий.

Читал я про одного революционера французской революции. Тоже Антуан был. Когда одна девушка ему посмела отказать, то он приказал ее казнить, а из ее кожи сшить жилет, который и носил, пока самого не казнили. Под него гаденыш делается? Революция сравнительно недавно была.

— Смотри, подъезжаешь за амбары, оставляешь подводу и уходишь.

— Ага. Скажу, что хочу просить у барина изволения на куль овса в долг на пропитание., - вникает он.

— Потом в случае чего, говоришь, что угнали лошадь и ты не причем. Понял? Больше там не показываешься, а вертишься на виду.

— А я? — смотрит на меня знахарка.

— Ты подходишь к телеге и ждешь. Но так, чтоб подозрения не вызывать. В любом случае, если рядом оказывается твоя сирота, уезжаешь во всю прыть, поняла? Если я задержался, то выберусь сам. Одному проще. Скажешь, как дойти, доберусь. Не впервой.

— Только еще лошадь отдать надо втихаря.

— Николка отдаст.

— Дед Ефим, если все получится, нам обратной дороги нет. Будешь резидентом и связным одновременно.

— Ежеля растолкуешь, кто это да что, может и буду.

— Слушаешь, кто что говорит, все запоминаешь и нам передаешь. Где заимка, знаешь?

— Знаю.

— Ты — наши глаза и уши здесь. И сильно сокрушайся, что лошадь подпортили. И телегу.

Через час мы двинулись в путь. Не доезжая версту, мы с Домной пошли самостоятельно разными путями. На мне длинная серая рубаха, скорее, рубище с прорехами. Под ней на веревке дедов нож, хорошо наточенный. Штаны те же. И босиком. Только ноги в грязи измазал, чтоб нежных пяток не видали. Через плечо сума на веревке. В левой руке короткая палка, в правой длинная с кулем на конце. Голова и лицо по глаза перевязано черным платом. И сверху шапка треух с торчащими клочьями. Я припадаю на левый бок и хыкаю.

Поспели мы вовремя. Толпа смотрит с сожалением на первого страдальца, тощего мужичка с торчащей бороденкой. Здоровыйдетина в синей рубахе с черной бородой и кудрявой головой не спеша вытягивает большой плетью по иссеченной спине. Часть народа опустила головы, родственники, наверное. Другая часть особняком стоит, подбоченясь и взирая нахально. Очевидно, дворня.

В кресле восседает солидный седой мужчина с бакенбардами и в коричневом халате с кистями. Рядом на стуле супруга со скучающим широким лицом. За креслом стоят человек пять: дети, молодые девушки и юноши. Среди них привлек взгляд молодой человек, тощий и длинный, нос с горбинкой, в наглухо застегнутом сюртуке, не смотря на жару. Волосы с пробором и вид бледный. Фрик выискался! Подошел ближе. Слышна многоголосая гроссирующая французская речь. Ни дать ни взять картина Репина «Расправа с туземцами». Это что за окупация такая? Потом разберемся. За спинами ковыляю в сторону навеса.

—Эй, убогий, тебе чего? — окликает меня крепкий молодец в розовой рубахе и картузе.

— Велено у амбаров обождать, может подадут на пропитание, — хриплю я в ответ.

— А чё рожа закрыта?

— Болесть такая, благодетель ты мой, нельзя людям смотреть. Перейти на них может. Доктор так сказал в самом городе и прогнал. С тех пор туда ни ногой, только по селам и обретаюсь.

— Ишь, ты. Ну, жди. Только отойди подальше.