Аферист

Глава 2

— Ироды! Изгаляются над человеком. Креста на них нет, — какой-то дед совал мне свежесрубленный березовый шест.

Глаза резало. Но я заметил, что стены гнилые и деревянные. Что за фокусы?

Я напрягся, чтобы подтянуться, но это получилось неожиданно легко.

— Здравствуйте. Спасибо Вам, а то я уже отчаялся.

— Господь милостив. Меня послал. Я тутычки коров пасу. Это вас, барин, разбойные люди так оприходовали?

— Еще какие разбойные. Так я получается всю ночь и утро просидел? А показалось полчаса.

— Это потому, что в беспамятстве были. Шандарахнули дубиной. Вон затылок весь разбили.

— Ответят за затылок. Тут моя одежда нигде не валяется?

— Так чего ж ей валяться? Забрали все подчистую. Это Елизаровские шалят, как есть они.

— Елизаровские, братья, что ли?

— И братья, и дядья их, и отцы с дедами. Все Елизарово испокон веку разбойничает. Сюда только не ходили, вроде как рядом. Остерегались. Да вишь, как оно. Вы пришлый. Они и позарились, значит.

— А вы кто?

— Ефим. Пастух мирской. Пастушонок еще со мной.

— Машины не слыхали, не видали?

— Отродясь не было. Разве только господа привезли? Да я бы знал. У нас только мельница у омута.

Глаза мои привыкли к свету, цветные пятна прошли. Я увидел, что старик босой, в штанах и рубахе грубого полотна. С прорехами на локтях. Подпоясан веревочкой, однако в берестяных ножнах торчит деревянная рукоять.

— Мне бы в Меряславль как попасть.

— Так сразу не попадете. Да и образ у вас не подходящий. И горячка может сделаться от шишки. Полежать надобно. У нас тетка Барвиха травами пользует, сродница моя. И живет, как раз за деревней. К ней сейчас Николку пошлю. Заодно попросит, чем страм прикрыть.

Мы прошли метров двести. За ольшанником на поле лежало стадо разномастных коров.

— Николка, — крикнул дед.

Мальчишка лет десяти вскочил с лежки в тени и испуганно уставился на меня.

— Вишь, лихие люди барина попортили. Беги к Барвихе, обскажи все, как есть. Мол, догола раздели да ошеломили в кровь. Пусть штаны с рубахой сыщет. Как оденется, чичас и придем.

— Ефим, прошу прощения, вы почему меня барином зовете?

— А кто? Вы хоть и молодой, да видно по всему. А наперед по рукам. Крестьянские то другие.

— А я молодой?

— Уж известно, не старый. Мню, лет двадцать, много двадцать пять будет.

— Зеркало есть у Барвихи?

— Почто не верите? У меня глаз наметан. Любой скажет. Волос черен, кожа гладкая, зубы целые.

Я провел языком. Все зубы на месте. Пломб тоже нет. Они у меня от природы были хорошие. Первую пломбу в двадцать лет поставил. В армии. Погрузил руки в волосы. Глянул вниз. Пузика нет. Никакого.

Так что, получилось? Быть того не может. Тогда где я?

— Ефим, скажите, а где я сейчас нахожусь. А то я от удара память потерял.

— В Меряславской губернии, Улеймской уезд. Усадьба в Чудинове. Господ Тростянских поместье. А деревня рядом — Лыткино.

— Дедушка, а год какой сейчас?

— Одна тысяча восемьсот двадцатый от Рождества Христова.

— Хорошая шутка. И шмотки как раз в стиль.

— Господа любят шутковать, а нам несподручно. Имеешь сомнения, так в Елкине церква. У попа спроси. Он службы служит да кажинный день в книгу пишет, кого крестил, кого венчал, кого отпел. Так точно знает все дни и праздники. Ему без того никак.

— Извини. В себя еще не пришел.

— Барвиха приведет. Вон и Николка бежит.

Мальчик принес штаны и рубаху. Очень старые, но бережно заштопанные и, очевидно, хранимые про запас. Ефим оставил его со стадом, а меня повел вЛыткино. Действительно, недалеко, около километра.

По дороге я прислушивался очень тщательно, но ни шума поездов, ни машин не слыхать. Самолетов тоже не видать, ни их следов.

Деревня из четырех домов, окружена забором без штакетника. Просто жерди и столбы.

На отшибе старый дом крытый дранкой. Трубы не видно. У сильно покосившегося крыльца стоит женщина в белом платке, повязанном назад. Я представлял старуху-колдунью, а этой лет сорок. Крепкая, невысокая, но и не толстая. Взгляд острый, внимательный. Загорелое лицо.

— Здравствуйте, — приветствую я.

— Доброго здоровьичка. Тебя, что ль, поколотили?

— Меня, — не стал я отпираться, — ничего не помню и думаю туго. Даже себя не узнаю.

— Ничо, заходи.

В доме нет ни малейших следов краски или побелки. Даже наоборот, стены черные. Печь сложена из самодельного красного кирпича и камней. Обмазана глиной и тоже закопченная. Топится по черному? Я такого и не видал никогда. Говорят, есть плюсы: насекомых и заразу легче победить, воздух сухой, тепло дольше держится. А минусы и так видно.

Меня уложили на лавку. Помяли живот, руки, ноги, ощупали голову.

— Ничо. Поживешь еще, — поставила диагноз Барвиха.

— Дедушка Ефим, а кто сейчас правитель?

— Божьей милостью, амператор Александр Павлович.

— А тебя самого как кличут? — Спросила Барвиха.

— Андрей, но это не точно.

Первым делом Барвиха меня напоила каким-то горьким отваром. И есть не велела. При этом каждые полчаса внимательно меня оглядывала. К вечеру успокоилась.

— Может, обойдется. Шишка знатная только. Память не вернулась?

— Не так, как хотелось бы.

— С речи не сбился. И остальное наладится.

На ужин была окрошка. Мелко рубленная сныть, щавель, толченая крапива, очень много зеленого лука. Причем, крапива самая питательная из них. Зелень заливается белым кислым квасом из хлеба. Ложка растительного масла. И то, как я понял, ради гостя. Все. Соли нет. Зато есть по куску хлеба. Теперь понятно выражение «Ты мой хлеб ешь». Это единственная реально питательная еда. И он вкусный. Очень. Как любой настоящий продукт, его хочется все больше. Барвиха объяснила, что печет без добавки лебеды. Так хоть и накладно, зато потом живот не пучит.