Аферист

— Дернешься — сдохнешь. Быстро все в телегу.

Женщин уговаривать не надо. Домна нахлестывала вожжами кобылу. Та медленно разгонялась. Я побежал рядом. Надо фрика контролировать. Когда скорость подводы стала вровень с моей, я запрыгнул с краю. Жалко гнать лошадку по жаре, да еще с таким грузом. Но что делать?

Через три километра погони не обнаружилось и лошадку пустили шагом. Я слез с телеги и пошел пешком. Аленка тоже. Домна перевязала ее какой-то шалью. Жарко. Я делаю всем знак «тихо» и показываю на пленника, а сам в голос говорю:

— Если и впрямь жилетку из него сделать, не протухнет по жаре? А то подарим командору.

— А чё? Он такое любит, будет на Пасху надевать, — решила подыграть мне Домна, — непременно подарим. Еще и на онучи останется.

Мешок стал сотрясаться в сиплых рыданиях.

— На черную Пасху. Ты же участвовал в черных мессах? — Я ткнул пленника в бок.

— У-у, вы-вы, ы-ы.

— Вот и будешь дальше участвовать. Правда, не весь.

— Батююю, ы-ы.

Я перерезал веревку на шее:

— Говори, дернешься — убью.

— Я единственный сын. Папенька даст вам денег. Много денег. Зачем вам моя кожа? Продайте меня обратно ему.

— Что, сильно богат папаша?

— Очень! Дома в Москве и Санкт-Петербурге, имения в пяти губерниях, капитал миллионный. В Париже два дома для меня купил.

— А что не в Лондоне? Вы же там должны проживать, пока родители русский народ грабят.

— Не могу знать.

— Сейчас тебя высадим, пойдешь домой. Но не думай, что отпустим. Ты присягнул темной стороне.

— Так все присягают! — чуть не плачет он, — кто положения хочет. А как не хотеть?

— Ну и что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

— Откуда вы знаете?!

— Что?

— Что посвящающий — поляк.

— Есть организация, — напустил я важности, — которая знает все. И всех контролирует. И тебя тоже.

— Не отпустите? Сколько же вы хотите?

— Не думай за деньги выкупить душу, мразь. Весь род под нож пустим. Но шанс дать обязаны.

— Так дайте же, умоляю вас. Заклинаю всем святым.

— Свое святое ты продал по глупости. Но придет человек однажды. И тогда будет шанс. Не вертись! — я отвесил задержанному подзатыльник, — с тебя и за тебя денег не надо. А вот с папаши десять тысяч серебром. За плохое воспитание. Пусть готовит бабло. Потом скажем, куда привезти.

Через два километра мы спихнули его с телеги.

— Не вздумай повернуться.

Идти ему со связанными руками пять километров. Это еще час времени.

Алена серыми глазищами на меня смотрит. У нее мягкая пружинистая походка, босые пятки не замечают земли. А у меня, как не туда вступишь, так — ой.

— А что за рганизация?

— Нет никакой. Лапши я ему на уши навешал, чтоб боялся.

Девушка прыснула:

— Так он взаправду все принял. Вот теперь шуму будет! А все же ты врешь. Говорить не хочешь. От смерти спасал, а довериться боишься.

— Аленушка, давай потом все разборки. Долго идти?

— Долгенько. Верст пятнадцать али больше. Засветло бы поспеть, пока кабаны не вышли. Я их страсть, как боюсь.

— Ничо она не боится, — не оборачиваясь поддержала разговор Домна, — не наговаривай лишку, а то и впрямь секач какой осерчает.

Алена потупилась, но ненадолго.

— А ты в городе живешь? Какого звания?

— Человек без памяти, елизаровские его уделали, — оборвала ее знахарка, — имя еле вспомнил. А где живет, так сам порешит.

— Что, совсем ничегошеньки не помнишь?

— Так, отдаленно, — улыбаюсь я.

Девушка глянула мне в глаза. Серое теплое сияние стало проникать в меня.

— Алена! — погрозила пальцем Барвиха, — сказано, не помнит. Лечить его будем.

— Ой, будем, — улыбнулась та.