Мёртвый

Когда Сергей Юрьевич вспоминал эти слова следователя, его душила ярость. Его сынок, значит, гниет в могиле, куда его сегодня уложили под крики жены и матери, его внук остался сиротой, невестка — вдовой, а сволочь, вспоровшая сыну живот, через считаные годы будет гулять на свободе! Как будто ничего и не было, как будто жизнь его сына и судьба его семьи ничего вообще не стоят. Разве это правильно? Разве вообще такое может быть правильным? Нет, он это так не оставит, подонок получит по заслугам.

Сергей Юрьевич отдал внука невестке и прошел в прихожую к телефону.

— Приемная Первого секретаря обкома КПСС, — раздалось в трубке.

— Это Сергей Юрьевич Серапонтов беспокоит. Соедините меня с братом.

— Одну минуту, Сергей Юрьевич! Примите мои искренние соболезнования! Владимир Юрьевич как раз прошел к себе. Соединяю.

В трубке раздался такой знакомый с самого детства голос старшего брата:

— Слушаю тебя, Сережа. Поверь, я всей душой…

Но Сергей Юрьевич не стал слушать очередные соболезнования и просто спросил:

— Примешь меня сейчас?

***

Через полчаса он уже входил в кабинет первого секретаря областного Комитета Коммунистической партии Советского Союза, считай — хозяина всей их области. Родные братья обнялись. Они всегда были близки, старший (всего-то на два года!) Владимир привык с детства опекать Сергея. И сейчас горе младшего он ощущал как свое собственное. Тем более племянник всегда был его любимчиком, которого он с детства привык баловать, — своих-то детей им с женой, видно, не суждено было завести. Сегодня на похоронах не удалось переговорить с братом, но разговор, он понимал это, учитывая его должность, был неизбежен.

Они прошли в комнату отдыха, незаметная дверь в которую находилась в конце кабинета, за занавеской.

— Садись, брат. Чай будешь? — спросил Владимир Юрьевич.

— Какой еще чай, Володя! — горько воскликнул тот. — Я сына похоронил, а его убийце максимум пять лет в колонии светит. Они, видите ли, сами на него напали!

— Тихо, тихо, брат, успокойся. Расскажи толком, в чем дело, почему так? Обещаю, я во всем разберусь!

Они сели, и по мере того как Владимир Юрьевич слушал брата, глаза его наливались злостью. Когда тот закончил свой рассказ, он спросил только:

— Всё?

Сергей Юрьевич кивнул и спросил:

— Скажи, брат, разве это и есть социалистическая законность? Разве это и есть справедливость?

— Успокойся, Сергей, сейчас все решим. Справедливость никуда не делась, просто надо о ней кое-кому, кто, видимо, забыл, напомнить.

Он прошел в кабинет, нажал на клавишу селектора и произнес жестко:

— Екатерина Петровна, начальник МВД области, прокурор области и председатель областного суда через полчаса у меня в кабинете!

А еще через два часа следователя Митрохина, ведущего дело Артема, вызвал к себе начальник следственного отдела районного УВД и, избегая глядеть тому в глаза, объявил:

— Значит, так, капитан. Слушай меня и выполняй. Вопросов не задавай, это бесполезно, сразу говорю. Приказ поступил с самого верха. В курсе, наверное, чей племянник один из потерпевших?

Капитан лишь кивнул, уже все понимая.

— Так вот. Дело Дмитриева Артема Игоревича переквалифицируешь на 102-ю. И постарайся там побольше пунктов подвести, понял?

— Так точно, понял, — и все же не выдержал: — Что, решили под вышку парня подвести?

— Раз понял, иди и выполняй молча, не задавая глупых вопросов. Если, конечно, не жаждешь удостоверение на стол положить, — спокойно ответил начальник отдела, не реагируя на эмоции. Просто потому, что эмоции переполняли и его самого. Он помолчал и переспросил:

— Ну как, нет желания подать в отставку?

— Нет, — повесил голову следователь.

— Тогда свободен.

И уже в закрывшуюся за капитаном дверь добавил:

— Вот и у меня нет желания. А жаль! Глаза бы на все это не смотрели…

***

Еще через три дня в камере № 318 областного СИЗО открылась кормушка и из коридора раздался голос:

— Дмитриев Артем Игоревич!

— Есть такой, — бодро подскочил Артем и подбежал к кормушке, надеясь, что принесли передачку.

Но это была спецчасть. На крышку кормушки легла официальная бумага, и женщина в кителе цвета хаки произнесла:

— Дмитриев Артем Игоревич, ваша статья переквалифицирована следствием со 104-й УК РСФСР на статью 102-ю УК РСФСР, пункты «б», «г», «з». Распишитесь здесь и здесь.

Артем, еще ничего не понимая, но уже холодея от страха, расписался, где было велено. Один экземпляр оставили ему, и кормушка захлопнулась.

В камере повисла тишина. Все слышали, что сказала работница спецчасти. Артем деревянным голосом спросил:

— А где у нас УК?

Чья-то рука сбоку вложила в его руку тоненькую книжицу. Артем раскрыл кодекс на статье 102 и прочитал вслух:

— Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Пункт «б» — из хулиганских побуждений. Пункт «г» — совершенное с особой жестокостью. Пункт «з» — убийство двух или более лиц.

— Это вышка, точняк, — прозвучал в тишине чей-то голос.

— Не каркай! — резко оборвал его другой грубый голос.

Артем молча забрался на шконку[2], повернулся лицом к стене и натянул простыню на голову. Хотелось выть, и он зажал простыню в зубах, изо всех сил сжав челюсти. В голове билась мысль «что делать?» и еще почему-то «спасайся, кто может». Но как же ему спасаться? Он вообще никто, знакомых в высших кругах, родственников там у него нет. Родители — обычные работяги. Но как же так? Не могут же его расстрелять, правда? Не может же быть, чтобы его не стало? «А ничего, что не стало тех, кого ты убил?» — жестко прозвучало в голове, и он застонал сквозь зубы.

[1] Изнасилование.

[2] Шконка (феня) — кровать.