Новая девушка

Винни всегда ухаживала за мной, успокаивала и выслушивала меня. Еще со школьной скамьи. В те времена мы казались единым целым – два существа, которые легко могли закончить друг за друга фразу, при этом синхронно покрывая друг другу лаком ногти на левой руке.

Но за три месяца, прошедшие после смерти Джека, я получила от старой подруги только одно сообщение – короткий и нервный ответ на множество моих посланий на тему любви и одиночества: «Прости, не сейчас».

Что не сейчас? Общаться не сейчас? Дружить не сейчас? Или выносить мою беременность?

Со школьной скамьи я знала, что пытаться загнать Винни в угол, когда она требует оставить ее в покое, – верный способ разозлить еще больше. После того, что сделала Хелен. Я не люблю вспоминать то время в школе, когда мы с Винни разошлись – сейчас редко думаем о Хелен, – но тогда я поняла, что единственный способ успокоить разбушевавшуюся Винни – дать ей перебеситься в одиночестве.

Когда на мои послания и звонки так никто и не ответил, я стала размышлять о том, что неплохо было бы неожиданно появиться на пороге Винни (ведь ее дом всего в получасе ходьбы от моего), но из-за установившегося между нами режима молчания сейчас мне казалось, что до него мили и мили. Кроме того, я знала, что благодарности от Винни за такой поступок не дождусь.

Даже попросила Ника подвезти меня к ее дому, но окна в нем были темны, а подъездная дорожка пуста. До этой поездки я не понимала, что боюсь встречи с подругой, но когда мы развернулись и направились прямо домой, я почувствовала какое-то облегчение. Позже призналась самой себе, что боялась: Винни увидит мой выросший живот и это ее обидит. Я совершенно не представляла себе, как мы сможем говорить о чем-то, не упоминая при этом факт моей беременности. Ведь живот даже обняться толком не даст – он будет круглым и упругим укором, напоминанием о том, чего она лишилась. Прошло уже столько времени с того момента, когда я последний раз испытала на себе раздражение своей лучшей подруги, что совсем забыла о том влиянии, которое она на меня имела. Ну, или почти забыла…

Винни сама придет, когда будет готова. А до тех пор я буду любить ее на расстоянии.

Я посылала ей цветы. Сначала букет, а потом семена, которые должны были превратиться в яркие махровые растения – Винни любила такие на своем дворе. Я надеялась, что они помогут в самые черные дни. Мне показалось, что задача превратить сухие семечки в буйную растительность займет достаточно много времени и окажется такой сложной и благотворной, что сможет украсить месяцы горя чем-то ярким, красивым и полным оптимизма. Я ждала, что подруга покончит со своей отстраненностью и раскроется навстречу окружающему миру, как цветы весной пробивают замерзшую зимнюю почву и тянутся навстречу солнцу.

Теперь же эта идея казалась слишком банальной. Мне надо было бы послать им еду, предложить уборщицу, выполнять их мелкие поручения, помогать с домашними делами. Я бы с удовольствием на коленях отдраила полы в доме Винни, и мой тяжелый живот терся бы об их покрытие, пока я находилась в покаянной позе. Я готова была на все, чтобы хоть как-то избавиться от своеобразного синдрома выжившего[9], который остро ощущала, просыпаясь каждое утро. Хотя я испытывала его и ночью, в кровавых, полных паники кошмарах, окруженная больничным оборудованием и крохотными трупами.

Мысленно я не расставалась с Винни ни на секунду. И если в данный момент не думала о том, где находится подруга и как справляется со своими проблемами, это означало только, что мысли мои были заняты разного рода предрассудками. Теперь я взбиралась по лестнице, переходила дорогу и садилась на поезд, благодаря Бога за то, что сердце моего ребенка все еще продолжает биться. И радость от того, что он пошевелился в животе, мгновенно сменялась сначала печалью, потом угрызениями совести и, наконец, страхом. Всякий раз, переставая бояться, я ощущала неодобрение Винни, которая должна была считать меня предательницей.

Некоторые женщины, мимо кого я проносила свой живот, смотрели мне в глаза и улыбались – так я узнавала, что у них тоже есть маленькие детки. Другие меня игнорировали и не уступали место в транспорте – все потому, что их радар меня не фиксировал, я не могла пробиться в их подкасты и стриминги.

И я когда-то вела себя так же. Когда настанет ваше время, пожалеете.

Но была еще одна группа – эти, сжав челюсти, смотрели прямо сквозь меня или рассматривали мой живот, не поднимая глаз на лицо. Когорта «упустивших», «неспособных», в общем, «не смогших». Тех, кто попытался и разбил себе сердце. Одна из таких ходила за мной по супермаркету, не отставая ни на шаг, и наблюдала за моими покупками. Она с неодобрением пощелкала языком, увидев, как я взяла бутылку вина – пришлось в смущении вернуть ее на полку, – и сказала, что будет мальчик.

– И не сомневайтесь, – женщина положила на мой округлившийся живот руку, покрытую пигментными пятнами. – Там у вас маленький мужичок.

Мне бы не обращать на это внимания, как и на любые другие комментарии или разговоры, касавшиеся не меня лично, а моего живота. До того, как я забеременела, мое тело никогда не удостаивалось такого внимания со стороны незнакомых людей, как визуального, так и вербального. Но рука женщины будто обжигала, проклинала, так что я шарахнулась от нее, упершись спиной в полки, – эта никому не нужная внезапная «нежность» погрузила меня в средневековую истерию насчет ведьм с волосами на подбородках.

Постепенно я становилась настоящим параноиком. Однажды, когда днем шла в районе своего дома, показалось, что меня кто-то преследует. Чтобы добраться до дома от автобусной остановки, надо свернуть с главной улицы с ее горящими витринами магазинов и пабов и пройти по нескольким тихим жилым переулкам. Вдоль них растут ухоженные и аккуратно подстриженные живые изгороди, за которыми вполне можно спрятаться, а к каждому дому ведет подъездная дорога, на которую можно забежать в случае необходимости – поэтому естественно, что, услышав позади себя шаги, я не стала оглядываться, и их звук появился и исчез, как легкий порыв ветра.

Но я их точно слышала.

Ник почувствовал во мне напряжение.

– Тебе надо расслабиться, пока это не сказалось на нашем ребенке, – прошептал он мне в затылок однажды ночью. Из-за живота я теперь спала на боку, отвернувшись от него, что делало меня еще более одинокой на фоне ночных кошмаров. – Может, поговорить с кем-нибудь об этом?

Что я могла ему ответить? Что лучшая подруга не хочет со мной общаться? Что я боюсь, как бы она меня не возненавидела? Что я не знаю, что сделала не так? Что ни в чем не виновата? Я помнила, что ощущала нечто подобное в школе, когда мы с Винни прекратили общаться на целых шесть недель. Они оказались самыми тяжелыми в моей жизни.

Ее крик, когда она падала… Шум, с которым упала…

Нет, если это заставит меня все вспомнить, то я не хочу говорить об этом ни с кем.

– Больше всего похоже на какой-то подростковый страх, – сказала я Нику, выключая лампу на прикроватной тумбочке со своей стороны. – Уверена, Винни свяжется со мной, когда будет готова. Кроме того, мне столько всего надо успеть на работе, что нет времени на беспокойство.

Но в офисе появлялось все больше и больше свободного времени. Меня освободили от написания статей, перестали приглашать на совещания и вычеркнули из всех планов редакции – я перестала быть частью круга, который всегда был в поле зрения Мофф. В индустрии, где все гнались за будущими новостями, я превратилась в новость вчерашнюю.

Я вновь посмотрела на журнал и на фото Мэгги в зеленом шелковом платье. Предполагалось, что это подчеркнет ее приверженность к женственности в одежде, в отличие от большинства других фешен-редакторов, «не вылезающих из джинсов и синих свитеров». Эту строчку я восприняла как камешек в свой огород, потому что в той поездке в Исландию, когда мы с Мэгги встретились в первый раз, я действительно не надевала ничего другого. Ник сказал, что я слишком мнительная и что не стоит на этом зацикливаться.

9

Синдром выжившего – аспект посттравматического стрессового расстройства, вина, появляющаяся у оставшихся в живых после автокатастроф, стихийных бедствий, военных действий и т. п. по отношению к погибшим.