Страница 5 из 15
– Я решил, что это чудо, а отец Самюэль – ангел, – произнес Генри со значительной долей иронии в голосе.
Я присела на кушетку. Генри протянул мне свой стакан с виски, разрешая сделать глоток. Я в изумлении смотрела на него, а потом задала миллион вопросов о том, каково это – жить в теле ребенка на протяжении почти пятисот лет. Он ответил на некоторые из них.
Несколько часов спустя я позволила Измаилу дать мне шестое зернышко.
На биологии я всматривалась в Сид, чувствуя себя невероятно старой. Я извинилась перед ней, но она проигнорировала меня.
– Загладь свою вину, – сказала она, и я дала ей обещание.
Но я смотрела на нее, спрашивая себя, что она скажет и долго ли будет скучать по мне. Это будет так же, как если бы я умерла? Что все они скажут?
Мама говорила мне: то, что люди говорят о тебе после смерти, – твое единственное наследие. Тогда я не хотела этого слышать. Сейчас я хотела слышать это больше всего на свете.
В седьмую ночь – последнюю ночь – я пошла на кладбище. Проскользнуть туда в темноте было просто, как и всегда.
Измаил откуда-то узнал, паршивец, и уже дожидался меня там. Он стоял, прислонившись к маленькому гранитному обелиску в нескольких могилах от маминой. Ветер колыхал полы его пальто и кудри у него на виске.
Я остановилась, обхватив себя руками.
– Что не дает тебе покоя? – прошептал он. Ночное небо будто подхватило его голос и осторожно донесло до меня.
– Она заслуживала того, чтобы жить вечно, – прошептала я в ответ, пытаясь не расплакаться.
Измаил долго молчал. А потом произнес всего одно слово:
– Заслуживала?
– Она не была злой, не была стервой, она всегда старалась помочь людям. Я совершенно не такая, так почему я, почему не она? Злость не должна быть ключом к бессмертию, ты, мудак. Разве не должно им быть сочувствие, доброта или что-то хорошее?
– Сети сказала бы, используй свою злость, чтобы исправить это. Измени мир, говорит она.
– А что ты говоришь, Измаил?
Он подошел ближе ко мне, молчаливый и серый на фоне ночного неба.
– Я говорю, что злость так же ценна, как и сочувствие, если творит искусство, подобное твоему.
Застонав, я сжала руки в кулаки. И так вдавила их себе в глаза, что увидела сверкание красных звезд.
– Сегодня, – произнес он, стоя уже слишком близко, и его слова были едва громче дыхания, – сегодня последняя ночь. Если ты придешь ко мне, всё, что у меня есть, станет твоим. Если не придешь – больше никогда меня не увидишь. Хотя я не могу обещать, что не буду смотреть на твои творения, находясь где-то в этом мире.
Я открыла глаза, но его уже не было.
В прошлом сентябре, завернувшись в одеяло, которое мы стащили из больницы, мама сказала:
– Я живу благодаря тебе, малышка. – Она поежилась, опустила тонкие, как бумага, веки и откинулась на спинку каминного кресла. – Благодаря тому, что ты говоришь обо мне. Что ты помнишь обо мне.
– Это слишком тяжелое бремя! – закричала я – в прямом смысле закричала на нее. – Слишком большая ответственность. Мне всего семнадцать, мама.
– Ты несешь мир на своих плечах, – прошептала она, погружаясь в сон. – Вы все несете.
Ладно, я злилась.
Нет, я была в бешенстве, свернувшись калачиком возле надгробного камня мамы, подняв ноги и руками прижимая их к груди. Я стукалась лбом о свои коленки с искаженным от напряжения лицом.
Мне до боли не хватало ее. Настоящей, физической боли. Что, если превращение в вампира сохранит и ее? Эта боль постоянно была со мной, всё время. Словно часть меня, внутри моих костей.
– Прыщи у тебя на лбу пройдут, а вот жир на животе останется, – сказала Сети в ответ на мой вопрос. Она посмеялась надо мной. – Магия сохраняет нас такими, какие мы есть, почти в идеальном нашем состоянии. Жаль, что ты думаешь, будто эта пухлая булочка неидеальна, но скоро ты научишься видеть иначе. Доверься крови, магии. Всё, что она оставит тебе, часть тебя.
А что, если я превращусь в вампира и эта боль уйдет? Словно это не часть меня? Что, если магия крови вынет ее из меня? Это будет даже хуже – лишиться ее.
Я медленно приоткрыла дверь галерейной квартиры и подтолкнула ее носком своего зимнего сапога. Измаил ждал у камина, облокотившись на него, словно фотомодель. Сети лежала на кровати на животе, задрав ноги и медленно покачивая ими вперед-назад. При виде меня она расплылась в триумфальной улыбке.
Я спросила:
– А горе – оно как злость? Я заберу его с собой?
Измаил ответил:
– Подойди, и я покажу тебе, что на самом деле это всё лишь любовь.
Это совершенно точно была стихотворная строка, но я поверила и ей.
Создание мифов,
или Как появляются дети-вампиры?
Зорайда Кордова
и Натали С. Паркер
Как и для многих других сверхъестественных ночных существ, для вампиров существуют особые правила создания. Эти правила редко повторяются от истории к истории. В некоторых традициях всё что требуется – получить укус вампира, и, вуаля, ты уже кровососущий злодей! В других нужно обменяться с вампиром кровью, в третьих это делается с помощью проклятья, а есть и такие, в которых волк, перепрыгнувший через вашу могилу, заставит вас подняться из нее в качестве вампира. Большинство историй, с которыми мы знакомы, включают какой-то вид трансформации: из человека в вампира, из доброго в злого, из живого в нежить. Иногда у того, кто превращается, нет выбора. Что нам нравится в истории Тессы – это то, что выбор полностью лежит на героине, и ей приходится делать его не в одночасье, а на протяжении семи ночей.
Если бы у вас был выбор, вы бы хотели жить вечно?
Парни Кровавой реки
Ребекка Роанхорс
– Это всего лишь песня, Лукас, – произносит Навея тоном, полным презрения. – Никто не верит, что Парни Кровавой реки и вправду появятся, если спеть ее, – она стоит, прислонившись округлым бедром к старинному музыкальному автомату, что притулился в углу «Закусочной Лэндри», и водит ярко-голубым ногтем по списку песен, выбирая подходящую для вечерней уборки.
Опершись на швабру в моих руках, я наблюдаю за ней. Она такая уверенная. Так хорошо владеет своим телом. А я… нет. Я слишком худой, слишком нескладный, слишком высокий. Что-то среднее между птенцом и Слендерменом[2], как если бы Слендермен был шестнадцатилетним подростком с бугристым лицом и волосами, которые он никак не может уложить нормально, сколько бы геля на них ни мазал. Если бы Слендермен был ни капли не крутым.
– Твой брат верит, – заявляю я.
Она качает головой.
– Честно, Брэндон последний из всех, кто хоть что-то знает об истории Кровавой реки, и тем более о Парнях.
Она бросает на меня быстрый взгляд и тут же его отводит. Я знаю, что она старается не смотреть мне в глаза, словно отсутствие зрительного контакта позволит ей и дальше не признавать, что мой левый глаз окружает наливающийся синяк. Словно если не смотреть на этот синяк, то его как будто и вовсе нет.
Но непринятие чего-то не заставляет это «что-то» исчезнуть. В большинстве случаев из-за этого всё становится только хуже.
– Ты не веришь в Парней, так ведь? – спрашивает меня Навея.
Навея работает в закусочной вместе со мной, и из всех окружающих она ближе всего к понятию «мой друг», но даже она мне не друг. Если быть честным. Она старше меня и почти окончила местный колледж, в то время как мне нужно еще год отучиться в старшей школе. Это если бы я собирался ходить на уроки. А меня вот-вот исключат. Навея умная, намного умнее меня. Но она ошибается насчет Парней.
2
Он же Тонкий человек – персонаж, созданный участником интернет-форума Something Awful в 2009 году.