Гроздья Рябины

Трогая выпирающие отцовские мослы:

– Мой папа – самый толстый. У него вот даже косточка – самая толстая.

Дина отвечала, что работает, тоскует, мечтает о встрече. Письма согревали, давали силы ждать и надеяться.

Зимой у Германа случилась командировка в Москву. Быстро закончив дела, он, конечно, полетел в Южный город. Дина жила в двухкомнатной квартире, недалеко от железнодорожного вокзала. Это было истинно женское царство, с поломанными утюгами, неработающими выключателями и негорящими лампочками, Герман с его деятельными руками сразу же приобрел авторитет Валентины Петровны, а добрая и малоподвижная мамина дочь Света стала его другом. На два дня Германа поселили на диванчике в одной комнате, а все женщины разместились на второй половине. Он гулял с Диной по зимнему городу, по пустынному городскому парку с огромным прудом, где на черной воде зябли два лебедя, и на душе у Германа было зябко и тоскливо. Завтра уезжать! Дина устроила показ его двум своим подругам. Те осмотрели Германа с головы до ног и решили, что он похож на Вана Клиберна, кумира пятидесятых.

– Тебя, Гера, хоть взаперти держи! Они чуть не съели тебя глазами, мне ничего не оставили. Тоже мне, подруги!

Но всё было как-то зыбко, неопределенно, Дина мялась, говорила, что нужно посоветоваться с мамой, которая жила в районном центре, что-то придумать, и Герман уезжал с сосущей тоской расставания и неопределенности. В бухгалтерии завода, когда он представил отчет о командировке, сделали вид, что не заметили двух пропавших, не отмеченных дней.

Голос был незнакомый, с нотками уверенности в себе. Голос человека, привыкшего к тому, что ему подчиняются.

– Герман Иосифович? Здравствуйте. У меня к Вам есть разговор. За Вами завтра заедет машина. Подъезжайте, поговорим.

– Кто говорит? – недоуменно спросил Герман.

– Мы на месте все обсудим. До свидания, – и повесили трубку.

“Черт знает что, подумал Герман, – если из райкома или других инстанций, то представились бы. Какой-то авантюрист. Конечно, никуда я не поеду”.

Следующий день был просто сволочной. С утра поломки сыпались на голову, и в литейном, и в заготовительном, полаялся с Копёнкиным, разогнал ремонтников, только к одиннадцати добрался до отдела. Никого не хотелось видеть. А лучше бы сбежать с этого проклятого завода, куда глаза глядят!

– Вас ожидают, – сказал Герману Гарик Краузе.

В кабинет просунулся незнакомец.

– Эдгар Йосипович? – спросил он.

– Да, только не Эдгар, а Герман.

Человек полез в карман, достал записку.

– Да, правильно, Герман Йосипович. Мне поручено отвезти Вас в Темиртау, на наш завод. Вы не волнуйтесь, я Вас привезу обратно.

– Кем поручено?

– А, наш директор, он сказал, что Вы все знаете.

А, это вчерашний звонок… Герман помедлил. А потом махнул рукой. Хоть к черту на рога! Так достал его сегодня гад Копёнкин. Он вызвал Астафьева.

– Петр Алексеевич, мне нужно отъехать по делам. Может быть, до конца дня. Я разгон всем с утра дал, Вы присмотрите…

За воротами стоял зеленый полугрузовой УАЗик. Водитель назвался Прохором, был немногословен. Все узнаете на месте. А на вопрос, как он проник на завод, у нас же военизированная охрана, только ухмыльнулся.

Уазик подкатил к двухэтажному зданию с надписью на табличке: “Темиртауский завод металлоконструкций”. За директорским столом сидел человек, похожий на доброго сказочника. Небольшого роста, подвижный, с лысоватой, крепкой головой в венчике седоватых волос. Очки, сползающие на нос, выше очков – добрые, внимательные глаза. Он вышел из-за стола, крепко пожал Герману руку.

– Шерман Абрам Лазаревич, – представился он, – а Вам не нужно представляться, предлагаю Вам должность главного инженера. Оклад у нас, правда, не очень большой, но мы это поправим, а квартира ждет Вас. Пока однокомнатная, поработайте год-полтора, и квартиру расширим.

– Что? Прямо вот так, сейчас? – изумился Герман простоте и внезапности.

– Ну, не сразу… сходите на завод, Прохор Вас проводит, потом скажете свое решение.

– Завод был небольшой, показался Герману не очень сложным, и он сразу согласился. Это была возможность сбежать с завода Пархоменко, где он ходил как замаранный, не отмыться, где о нем судачили досужие сплетники. Это была возможность отряхнуть с себя прошлое, начать новую, счастливую жизнь.

Не в характере Германа было долго размышлять и колебаться. Решения он принимал всегда быстро, бесповоротно и опрометчиво, это сильно осложняло ему жизнь, делая ее интересной и содержательной. Герман твердо верил, что при необходимости он сумеет напрячься и разобраться в самых сложных обстоятельствах. Главное – ввязаться, а потом… впрочем, это кто-то говорил до него, Герман и не претендовал на авторство. Он никогда не сожалел о содеянном и обрекал себя на все новые жизненные приключения.

– А меня отпустят с моего завода?

– На это будет решение обкома партии. Выговоры по партийной линии есть?

– Есть строгий, с занесением.

– Это хуже, но постараемся убедить.

Герман так и не узнает, кто порекомендовал его Шерману.

В Южный город полетело радостное письмо: “Ты говорила, что приедешь ко мне на край света. Я нашел этот край!”

6

Темиртау – спутник Караганды, в тридцати километрах. Здесь разворачивалась крупнейшая всесоюзная стройка – Карагандинский металлургический комбинат с полным циклом производства, и для решения этой сложнейшей инженерной задачи в Казахстане заново создавались строительно-монтажные управления, тресты и министерства, строились производства инженерных заготовок и заводы металлоконструкций. На ударную стройку ехали специалисты с Урала, Сибири, Кузбасса. Шерман приехал в Темиртау из Новокузнецка, где работал на кафедре сварочного производства, был назначен директором недавно построенного завода и теперь собирал команду, которая будет поднимать завод. Люди съезжались разные, с разных мест, и Герман оказался самым молодым в этой команде. Для него так и останется загадкой, как решился Шерман поставить на руководство инженерными службами завода двадцатишестилетнего незнакомого человека? Но выбор был сделан, и Герман из кожи лез, чтобы оправдать доверие директора. А завод оказался совсем непростым: обширное и сложное сварочное производство, Герман его не знал, крупная кислородная станция – совсем незнакомая технология. А самое неожиданное – когда Герман посмотрел в чертеж, по которому работали рабочие, он там ничего не понял: строительные чертежи и технологии значительно отличаются от машиностроительных! Вот это влип! Главный инженер завода – совершенно некомпетентный и безграмотный человек!

Но сдаваться не было в его правилах. Выручило умение спать по четыре часа. Герман купил в книжном магазине толстенный курс “Металлические конструкции”, у механика кислородной станции взял курс “Производство кислорода”, штудировал их по ночам, и уже через неделю что-то начал понимать, а через две всё стало на свои места.

На заводе Германа приняли. Этот молодой не сидел в кабинете, как прошлый, которого Абрам Лазаревич уволил, а лез в каждую дырку. Когда на завод дали сложный заказ – купол Алма-атинского цирка, одел спецовку и две недели работал в цехе с бригадой слесарей, секретарша Клава ему прямо в цех бумаги на подпись приносила, и научил всех, как нужно делать. А в цехе оконных переплетов все переделал по-своему. Сам делал чертежи новых штампов, кондукторов и кантователей, заставлял механика Фролова, известного всем ругателя и баламута, крутиться, чтобы сделать все по его чертежам, учил рабочих работать по-новому. Зато потом стали делать вдвое больше, работать стало легче, и заработки повысились. Только одно было непонятно: живет с маленькой дочерью, как две капли воды на него, в детский сад ее водит, и в городе всегда с ней, а жены вроде как совсем нет. Спрашивали Елену Павловну, кадровичку, та сказала, что женат, только жена пока не появлялась. Заводские девицы пытались подбивать клинья и намеки строить, да все впустую, будто не понимает. Может быть, импотент? Тогда дочь откуда? В конце концов, повесили на него клеймо – сухарь, длинноногий, рыжий сухарь.