Сапер

Немцы в эту ночь не беспокоили — налетов не было. Отоспались, отдохнули, а с утра даже пошалили. Надеюсь, громкие стоны Веры не разбудили соседей.

Пират вел себя тихо, не лаял. Только когда встали — обнаружили лужу у двери. Песель смотрел виноватыми глазами, понимал ситуацию. «Да, извините хозяева, но вы сами меня на ночь не вывели».

— Днем можно держать его во дворе, — не очень уверенно произнесла Вера, убирая результаты происшествия тряпкой. — Похоже, он привычный.

— Натащит блох, да вшей. Или вообще потеряется, — засомневался я. — Ладно, после решим.

Я оделся, сел за стол, принялся писать письмо родителям Бурякова.

Вера перетряхнула наши вещмешки, из остатков еды соорудила скудный завтрак. Да, решать вопрос со снабжением нужно как можно скорее.

— Тебя будут опрашивать в особом отделе, — я поставил точку в тяжелом письме, вздохнул. — Стой на том, что в окружении мы не были. Линия фронта — слоеный пирог, шли к линии соприкосновения окольными путями, проявили себя геройски, даже добыли важные документы. А в ходе прорыва уничтожили возле Шепетовки опорный пункт немцев.

— Ладно, уничтожитель, иди есть.

Мы быстро перекусили и я под изумленным взглядом Веры, отодвинул каблук на сапоге, достал царские червонцы. Замотал их в тряпочку, стал простукивать рукоятью ножа доски пола возле батарее. Одна качалась, я поддел ее, стал выковыривать труху.

— А ты Петр Григорьевич, оказывается, богатый жених! Откуда это золото??

— Военный трофей.

— Не свисти! Где видано, чтобы были такие трофеи?

Я спрятал золото под доску, забил гвоздь.

— С летчика немецкого взял. Им выдают на случай если прыгнет или сядет на вынужденную за линией фронта.

— И сколько же там денег?

— Меньше чем было — вздохнул я, вспоминая кольца и еврея-ювелира. Поди сейчас здоровается с немцами в Житомире. Оценит передовую европейскую культуру.

На службу я пришел сильно загодя. Лучше уж немного заранее, особенно в первый день. Но ждать и не пришлось. Едва я зашел в приемную командующего, как меня окликнул сидящий уже там старший лейтенант. Белобрысый парень лет двадцати.

— Соловьев? Петр? Привет. Я — Масюк, Аркадий, — протянул он руку. — Будем вместе работать, получается. Я у самого в охране. Вишь, как оно получилось, вчера не поехал, ребята погибли.

Масюк тяжело вздохнул. Где-то вдалеке загудели ревуны воздушной тревоги. Мы посмотрели в окно, переглянулись.

— Привет, — ответил я на рукопожатие. — Только я в этих делах, как говорится, ни бум-бум пока. Даже не знаю, за что и браться.

— Не переживай, покажут, расскажут, войдешь в курс. Сегодня пока здесь побудешь, особисты тебя вызывают, велели, как придешь, сразу к ним. Ну, сейчас не особисты, третье управление, это я по привычке. Мы с командующим без тебя поедем. А завтра — язык на плечо, потащишь службу, — улыбнулся он. Покатаешься еще.

— Часто ездит? — спросил я. У меня же это не праздное любопытство, а по работе.

— Так каждый день. Петрович, он железный — и в подразделения ездит, а потом возвращается, и здесь работает еще до полуночи. И ведь ничего не забывает, отметь! Ладно, потом поговорим, успеется. — у секретаря зазвонил телефон.

В особом отделе жизнь кипела, несмотря на раннее утро. Меня провели в кабинет, где за простым, я бы даже сказал, дешевеньким деревянным столом сидел целый старший батальонный комиссар. Лысоватый, нос крючком, да такой величины, что на двоих бы хватило, с остатком. Под носом росли густые роскошные усы, как бы не больше, чем у Семена Михайловича. Несмотря на немного карикатурную внешность, смешным капитан не казался совсем. Наверное, в этом кабинете вообще смеялись редко. Чаще плакали.

— Присаживайтесь, Петр Николаевич, — кивнул на стул, стоящий впритык к столу. — Я — старший батальонный комиссар Чхиквадзе. Чай будете? — и он отпил из стакана в серебряном, не иначе, подстаканнике.

— Пожалуй, не откажусь, — ответил я, отодвигая стул, чтобы сесть поудобнее.

— Михеев! — крикнул комиссар. Дверь открылась и особист сказал: — Чаю принеси и бутербродов каких-нибудь.

— Ну что же, — Чхиквадзе положил перед собой лист бумаги, макнул ручку в простую школьную чернильницу-непроливайку, — начнем, пожалуй. Работа нам, Петр Николаевич, предстоит большая, расслабляться некогда.

Разговаривал он чисто, без акцента, совсем немножко окая. Если не смотреть на его выдающийся нос и усы, то можно было бы подумать, что по другую сторону стола уроженец Поволжья. Впрочем, национальность, как я уже говорил, в этой организации дело последнее.

Начали издалека. Родился-крестился, учился-работал, где жил, да где родня обитает, откуда призвался, и еще миллион мелочей. Часа за два мы еле добрались до встречи с танкистами. Впрочем, не могу не заметить, что держался особист образцово вежливо, постоянно спрашивал, не надо ли чего, а когда мне приспичило по малой нужде, то вызвал Михеева, оказавшегося конопатым и курносым сержантом, чтобы тот провел меня в нужное место.

А вот про танк когда начали, тут я и понял, что раньше была только разминочка. Я вспомнил, наверное, всё посекундно. И кто куда смотрел, и как говорил, и что при этом думал. И про немцев-переговорщиков, и про комиссара Попеля, и даже про золотой выстрел немецкой ахт-ахт — по сто раз и во всех подробностях. Это у меня от этих посиделок задница вся взопрела, а капитан сидел свеженький, поскрипывал пером, да исписанную бумагу складывал в стопочку. Время от времени только прикладывался к стакану с чаем, который постоянно обновлял сержант. Даже в сортир ни разу не сходил. Железный человек со стальным мочевым пузырем, нечего сказать.

Уже было сильно за полдень, когда мы прервались на обед. Котелки с супом и перловкой принес тот же Михеев. Чхиквадзе расстегнул пуговицу на кителе и принялся молотить ложкой, отщипывая от краюхи малюсенькие, почти незаметные кусочки хлеба.