Солдат

— Холосо идет, — кивал одобрительно якут. — Умный мусик, снает лес. Ты тосе усись, Ванюска. Фалт — холосо, но уметь — есе луссе.

«Иди ты в жопу, тут бы выжить, а не учиться…» — раз за разом посылал его Иван, но ни разу ничего не озвучил. К якуту он сильно привязался, к тому же прекрасно понимал, что без Петрухи он бы уже давно был бы мертв.

Несмотря на то, что Савельевич выбирал самый простой и удобный путь, очень скоро все выдохлись, особенно солдаты — сказывалось долгое недоедание. Но, все равно, никто привала не просил. Нечаев ожил и пошел сам, правда долго не продержался и опять повалился на повозку.

К счастью, уже с началом сумерек, лесник вывел группу к своему отряду. А если точнее, сначала Иван почувствовал запах костерка. А уже потом увидел худого словно скелет, расхристанного бойца, дремавшего на пеньке в обнимку с винтовкой.

Петруха сразу нахмурился, но ничего не сказал. Ване это тоже не понравилось.

Часовой услышал шаги, вскинул голову, а увидев людей в немецкой форме, заполошно схватился за винтовку.

Савельевич грязно выругался и налетел на него словно коршун.

— Твою мать!!! — зло цедил он. — Совсем ополоумел, засранец? Можыть тебе еще мамкину сиську в рот сунуть? Тебя зачем сюда поставили? Яйца чесать? А если бы немцы подкрались? Дать бы тебе по морде. Пиздуй сам куда хочешь, а людей под монастырь подводить не позволю!..

Красноармеец стоял, виновато повесив голову и молчал.

— Тьфу… — лесник развернул его и пихнул в спину. — Иди уже, прикажу сменить…

А потом тайком шепнул Ване.

— С голодухи люди засыпают, да и какой из него боец, обучить не успели, пинком в бой… но ничего, подкормим, а со временем обтешется…

Лагерь партизан представлял собой весьма непримечательное зрелище. Возле небольшого костерка сгрудилось несколько солдат, гражданские держались от них поодаль. В стороне, под наспех сложенным шалашом из лапника виднелись носилки с перебинтованным человеком. Возле них сидели два бойца с автоматами ППШ, более строевого вида, чем остальные.

При виде Ивана и его товарищей в немецкой форме, все опять переполошились и похватались за оружие.

— Тише! — Силантий выступил вперед. — Это наши. Федул, опусти ствол, сказал наши, значит наши. Лихвинцев, тебе по-другому объяснить? Опусти винтарь.

Оружие партизаны опустили, но приветливости в их взглядах не прибавилось.

— Как это понимать, Савельич? — один из солдат возле носилок поднялся.

— Сейчас, сейчас… — лесник подбежал к шалашу, присел возле носилок и что-то быстро зашептал.

Ваня никак не реагировал, недавние события опять полностью выбили его из себя. Хотелось только упасть и заснуть.

— Товарищ командир! — к нему подбежал лесник. — Там вас товарищ комдив кличет. Только… только автомат свой и пистолет оставьте. И пусть ваши разоружатся…

По его знаку партизаны опять наставили на Иван оружие.

— Бросьте оружие, — обернувшись к своим, приказал Ваня, потом повел плечом сбрасывая автоматный ремень, выложил «Вальтер» из кобуры и пошел к носилкам.

Один из солдат быстро обыскал его, после чего допустил к носилкам, на которых лежал пожилой человек, с забинтованной грудью.

Ваня неожиданно опознал в нем того полковника, комдива, который вручал ему медаль.

Лицо комдива напряглось, он наморщил лоб, а потом вдруг улыбнулся и сипло прошептал:

— А-аа, это ты, боец… помню, помню. Ну, рассказывай, как ты дошел до того, что фашистскую форму на себя напялил. Как есть, так и рассказывай.

Ваня не стал ничего скрывать и сухо пересказал последние события. Правда в задании Черного подробности опустил.

Комдив слушал внимательно, не переспрашивал, только иногда морщился от боли. Даже Елистратову к себе не подпустил, до того, как Иван закончил рассказ.

А когда выслушал, тихо сказал:

— Хорошо, красноармеец Куприн. Я тебе верю. Действуй дальше. Но женщин выведи. Ты понял меня? — он схватил Ваню за руку и крепко сжал ее. — Я приказываю, выведи женщин! Ни смотря ни на что, выведи.

Потом он начал кашлять, и Варвара Сергеевна оттерла Ивана от полковника.

Ваня спокойно подобрал автомат и ушел в сторонку. Нечаев, Хусаинова, Курицына, Петров, Семенов и Суслов с Титовым тоже не стали смешиваться с партизанами. Впрочем, те тоже не пылали желанием знакомиться.

Ужинали тоже раздельно. Всухомятку, огонь разводить запретил якут.

Что делать дальше, Ваня не знал. С одной стороны, прямо напрашивалось решение идти дальше с партизанами, Силантий пообещал, что выведет без проблем к Онежскому озеру. А с другой стороны, расхлябанность в отряде сильно настораживала.

Якуту тоже новые попутчики явно не нравились. Он походил по лагерю, на часок ушел в лес, а потом прямо сказал Ване:

— Надо уходить. Плохой место, дулной, слабый люди, все плохой. Беда блиско. Силантий ходит леса мосет, командовать не мосет. Не командила, совсем не командила.

Ваня кивнул, он сам уже увидел, что дисциплина у партизан, мягко говоря, хромает, но твердое решение так и не принял.

Скоро от раненого полковника вернулась Елистратова.

— Как он? — спросил у нее Ваня.

— Чем быстрей попадет в госпиталь, тем больше шансов на жизнь, — устало ответила Варвара Сергеевна. — Я ничего здесь сделать не могу. Проникающее в грудь, легкие задеты. Только срочная операция в условиях стационара. Я могу прооперировать здесь, но, боюсь, он умрет во время операции без наркоза.

У Вани мелькнула мысль забрать комдива с собой, но он ее почти сразу выбросил из головы. Раненый полковник делал шансы на выход из окружения практически призрачными. Да и сам комдив, не перенес бы переход.

Поломав голову, Ваня собрал своих и тихо приказал.

— Ложимся спать вместе, Петруха покажет где. Утром пойдем своим путем. Все вопросы я урегулирую, не переживайте. Не нравятся мне эти люди. Нет, они не предатели, но… — он запнулся. — Но не нравится мне здесь. Чувствую беду.

Якут частыми кивками поддержал Ваню.