Солдат

— Немцы… — всхлипнул девушка, неожиданно бросилась на грудь Ване и запричитала: — Сначала наши отступили, нас обещали забрать, но не забрали. Ни лекарств, ни еды не осталось. Пришлось застрелить Зорьку… у-у-уу… ласковая кобыла была. Но она уже не вставала, тоже от голода. А потом… потом немцы пришли… приехали, то есть. Раненых всех убили, покололи штыками, Марь Ванну, главврача нашего, снасильничали и повесили, Ван Ваныча, старшего военфельдшера, тоже повесили. Он пытался помешать им. А я отошла подальше, по надобности, ну, вымыться и все такое… когда шум услышала, прибежала и спряталась… хотела стрелять по ним, но не смогла… испугала-а-ась…

Девушка зарыдала навзрыд.

Ваня погладил ее по спине, ощущая ладонью острые лопатки и машинально переспросил:

— Немцы?

Случившееся напрочь выпадало из привычной картины мира. Да, рассуждали, друзья Ивана, конечно, подобное случалось, но редко, простые немецкие солдаты и офицеры лояльно относились к пленным, а свирепствовали только эсесовцы, да и то, по большей части, их зверства сильно приукрашены коммунистической пропагандой. Иван не особо верил им, но, в свое время, он пожил в Германии и теперь у него просто не укладывалось в голове, что приветливые, мирные и добродушные немцы могли такое устроить.

— Нет, монголы… — зло всхлипнул девушка и снова потребовала. — Говори, кто ты такой! Живо!

В грудь уткнулось что-то твердое.

Ваня опустил глаза, увидел, что это наган военфельдшера Курицыной и неохотно выдавил из себя.

— Куприн Иван… — и добавил. — Рядовой.

— Из какой части? Что здесь делаешь? — продолжила допрос девушка.

— Триста двадцать седьмая стрелковая дивизия, контузия, плен, сбежал… — быстро ответил Ваня, а потом грубо убрал в сторону руку военфельдшера с наганом от своей груди. — Все? Допрос закончился?

— Угу… — хлюпнула носом Курицына и уважительно посмотрела на автомат Ивана. — У немцев отобрал?

— Нет, у монголов, — небрежно ответил Ваня.

— Не обижайся, — виновато сказала девушка. — Сам понимаешь, такое вокруг творится. У тебя рана на виске, давай обработаю. Сырость, грязь, может воспалиться. Только за сумкой сбегаю, там немного йода осталось. Меня Маха зовут. То есть, Маша, конечно… — она убежала назад в полевой госпиталь, на ходу причитая, — Сейчас, сейчас, я быстро, ты только никуда не уходи… не уходи-и-и!

Ваня немного поколебался и пошел за ней. От смрада крови мутило, желудок скрутило в узел, голова кружилась, монотонное жужжание мух над мертвыми людьми сводило с ума, но он все равно шел и остановился только у первых носилок, на которых лежал мертвый парень с раскосыми глазами и забинтованной головой.

На его нательной рубашке темнели бурые пятна крови, по дырам в ткани было хорошо заметно, что его закололи несколькими ударами в грудь и живот, но лицо было спокойным и умиротворенным, словно раненый спал.

Рядом с ним лежал совсем молоденький мальчишка, у этого, наоборот, рот был раззявлен в крике, а он сам раскинул руки словно плыл на спине.

— Ванечкой его звали… — тихо сказала Маша, подойдя к Ване. — Из Твери он. Кричал сильно, когда его убивали, не хотел умирать. Я всех раненых по именам запомнила, их здесь сорок девять человек было. Те, кто мог ходить, ушли с нашими, а тяжелые остались. Мы хотели их вывезти на машинах, но бензин давно закончился…

Она опять беззвучно заплакала, некрасиво кривя рот.

— Перестань… — хрипло приказал Иван.

— Я не могу, — зло огрызнулась Маша, комкая в ладонях ремень санитарной сумки. — Не могу перестать…

Ваня беспомощно оглянулся, взял под локоть девушку и тихо сказал.

— Нам надо уходить. Сюда могут вернуться немцы.

Где-то на задворках мыслей мелькало, что девушка в спутницах будет обузой, но бросить ее здесь он просто не мог. Срабатывало заложенное в подкорке: женщинам в беде надо помогать. Несмотря на то, что отец Вани нажил состояние не совсем праведным путем, он отличался традиционными взглядами на жизнь. Которые не поленился привить сыну. Что-то Иван благополучно забыл, но многое все-таки впитал.

— Надо похоронить, Марью Ивановну! — твердо ответила Маша и вырвала руку. — Хотя бы ее!

Иван про себя чертыхнулся, лезть на дерево, а потом копать могилу очень не хотелось.

К счастью, Маша тут же сникла, кивнула, сбегала в палатку и вернулась с тощим вещмешком.

Ваня не оглядываясь пошел в лес, девушка побрела за ним.

Что делать и куда идти, Иван по-прежнему не понимал и для начала решил просто отойти подальше от этого жуткого места.

Но отойти подальше не получилось, почти сразу же они опять уперлись в болото, которое пришлось обходить.

Через час, заметив, что военфельдшер полностью выбилась из сил, Ваня устроил привал. Сам он совсем не устал, правда, сильно досаждали неудобные немецкие портянки, которые несколько раз пришлось перематывать и грязь. В быту очень чистоплотный, Иван по-настоящему страдал, запах собственного пота изматывал почище ходьбы по кочкам.

— Ты откуда?.. — с того времени, как они ушли из полевого госпиталя, Маша заговорила впервые.

— Из Москвы, — неохотно ответил Иван. Настроения разговаривать не было, он еще не отошел от увиденного, общая безысходность тоже не добавляла настроения. Никаких положительных перспектив он для себя не видел, как ни ломал над этим голову. Какие, в самом деле, перспективы? Если не немцы пристрелят, гребаное НКВД выведет на чистую воду, после чего прогулки по болотам покажутся приятным времяпровождением.

— А я из Рязани, — откликнулась девушка. — Детдомовская я. — Она немного помолчала, а потом с надеждой поинтересовалась: — Ну и что будем делать дальше? К своим будем пробиваться?

Прозвучало это так, словно Маша была полностью уверена в своем спутнике.

— К своим… — после недолгой паузы, тихо ответил Ваня и задумчиво поинтересовался сам у себя. — Вот только, где они, эти свои?

— На севере, — охотно подсказала военфельдшер и ткнула рукой туда, откуда доносилась глухая канонада, не стихающая целый день. — Вон там, наверное.