Страница 31 из 58
Мне до сих пор не удалось узнать, кто мой заказчик, и какая у него цель. Зато узнал, что всё идёт к финальной точке, и скоро я смогу “отделаться” от этой занозы. Только что делать, если заноза осталась в самом сердце, заноза, о которой я старался не думать.
Соображать нормально не получается и смотреть на этот отстойный поцелуй в исполнении Кати и её жениха мне не хочется. Быстро собираюсь и сваливаю с этого цирка прямиком в клуб, сегодня Маскарад, думаю там будет веселее, чем тут на крыше.
___
Виктор
Собрались все — полный зал народу. Пришли. Сидят, улыбаются, друг с другом зубоскалят, жрут, пьют, на меня смотрят. На меня и на мою невесту. Объявили мы с Маркухой, что скоро станем родственниками. Стало быть, он мне теперь тесть. Речь мне зачитал торжественную, что дочь свою, дескать, любимую, прекрасную, единственную — тут он оговорился, что единственную не в плане детей, а потому что дочерей у него больше нет, только сын Тимур. Так вот — отдаёт свою любимую прекрасную дочь в надежные руки. В мои, значит. Разве что только слезу не пустил. Жена его, Валентина, рядом сидит. Валя, помню её. Красивая была баба когда-то. Натерпелась она от Маркухи много. Стоил он хоть того или нет? Баб не разберёшь.
И моя красавица рядом стоит, бокал с вином только и дрожит в наманикюренных пальчиках. Красива Катерина, уж не знаю, говорила она с Машей или нет, но расстаралась. Платье надела закрытое, опять в пол. Спина только голая, и обтянута Катька вся им, как русалка. Вся фигура напоказ, да я и не против. Пусть любуются. Вон слюней напускали, сидят, глазки оторвать не могут, едят поедом. А потом зырк на меня, и губу приходится закатывать. Знают же многие, что вчера произошло, что я сделал.
Катерина цацки понацепила, горят на ней огнём, а она всё ручками то за шею, то за руки свои в браслетах хвать да хвать. Как будто душит это всё её.
Опять наша ведущая сего мероприятия что-то о неземной любви провозгласила. Что-то раздражать она меня начинает. Убрать её надо, хватит уже, гости и так готовы. А невесту мою надо бы поцеловать, раз объявили.
Стоим рядом, а Катерина в руки не даётся. Вроде и улыбается, и близко, а тело деревянное. Знаю же, гибкая, как змея. Попалась в руки, вот гибкость и проявилась — извивается. Чувствую, что не так что-то, не идёт она ко мне. Притянул её поближе, на ухо шепнул:
— Дурой не будь. Обнимай меня.
Она ручки на меня сложила, клюнула в щёчку, глазками хлопает.
— Катерина, судьбу не испытывай! — подтащил ещё ближе, прижал к себе. Всё чужое: тело, губы. Ледяное всё, хоть и горит она. На щеках румянец, в глазах тоска. Опять шепнул:
— Зря ты так. В твоём положении больше стараться надо.
Она вроде как прильнула ко мне, шепнула в ответ:
— Я нервничаю, Виктор, столько людей. Надо при всех?
Чуть в голос не рассмеялся. Недотрогу строит из себя. Это она-то!
— Надо. Терпи, если так плохо тебе, — сжал её руку. — Терпи и улыбайся.
Целовались снова. Змея в змеином платье начала извиваться пожарче, впилась в меня губами. Играет ведь. Только я её дрожь чувствую, и то, как она чуть не всхлипывая, кусается. Вокруг заулюлюкали, заорали. Поздравляют, ревут. Не свадьба же ещё, но злость свою, возбуждение и зависть надо показать, выплеснуть. И выслужиться надо. И Катерине тоже надо выслужиться. Понимает она или нет?
Сразу после банкета уединились с ней. Надо было поговорить. А Катерина так и стоит столбом, цацками на себе играет, чуть не срывает ногтями с себя их.
— Нервничаешь так? — подошёл поближе, спросил.
— Не бери в голову, Виктор, я переволновалась.
— Продержалась, молодец. Не скажу, что хорошо, но продержалась.
— Этого ты хочешь от меня? Чтоб я на таких вот приемах себя показывала?
— Сегодня помолвка была, Катерина. Потом свадьба. А дальше ты пооботрешься, свыкнешься. И на тебя уже глазеть так не будут. Привыкнут тоже. Но держать марку тебе придётся всю жизнь.
— Красиво одеваться и красиво улыбаться? — она скорчила рожицу.
— Не скажу, что ты суть уловила. Не это главное. Ты же будешь не любовница, а жена. Сама разберёшься. А красота ещё никому не помешала, — опять попробовал обнять её. Она рефлекторно дёрнулась, хотела отстранится, потом уже поддалась. Кто-то есть у неё. Вот о чём Маша пыталась намекнуть, а сказать так и не решилась. Кто-то, помимо сосунков из клуба, завёлся.
— Отталкиваешь?
— Ничего подобного, — она неловко улыбнулась, пряча красивые глаза. — Говорю же, отвыкла.
— У тебя кто-то есть. Или был. Всё равно же узнаю.
Она промолчала. Но и не сказав ничего, себя выдала. Стояла, как перед казнью, закусывая губу. Зачем природа создала её такой?
— Скажи мне!
— Он в прошлом.
Вот так. Уже есть какой-то «он», который в прошлом. А сама, небось, только вчера из его койки вылезла.
— Я же нравлюсь тебе, Виктор? По прежнему нравлюсь? — спросила, подняв в глаза, а в них как будто надежда, что я скажу нет и выгоню её в шею.
— Ты мне принадлежишь, я тебя купил.
Глаза её на миг расширились, но она смолчала. Она знает, что это правда. И что она на это сама пошла.
— Я же дорогая вещь. Дорогая тебе вещь? — она осмелела, нарочно демонстрируя себя.
— Вещь, которую я хочу. А могла бы быть для меня кем-то другим. Ты же знаешь. Но раз вещь, значит вещь.
— Возьмёшь сейчас? — в глазах горел вызов. Как будто телом своим и властью надо мной она может что-то доказать.
— Брезгую.
— Выгонишь, значит? — опять то ли досада, то ли надежда.
— Сейчас выгоню. В крещенские праздники в проруби искупаешься, грехи смоешь. А ебарь твой — так понимаю, если ты здесь и согласие на помолвку дала, значит, его ты продала за деньги. А человек, которого можно так легко продать, не стоит того, чтобы его убивали. Понимаешь меня?
Она меня не понимала — хлопала глазами.