Марион: история ведьмы

Марион перебирала травы и коробочки с мазями.

— Так… Понадобится еще розмарин, настойка дягиля, но это у меня есть… Ей надо восстанавливать силы, — снова обернулась она к Рене.

Он молча, как зачарованный, следил за движениями ее рук и только кивнул. Потом спросил:

— Мам, а как ты попадешь туда? Вылечить ее будет проще, чем уговорить родителей Лизетт открыть нам дверь.

— А это не моя забота, — ответила Марион. — Ты ложись спать сейчас и будь умницей, поскорее усни, чтобы я не отвлекалась. Твоя Лизетт тоже наверняка скоро уснет, вот тогда мне надо быть очень внимательной, и кое о чем поговорить с ней, прямо отсюда. Если всё получится, завтра ее мамаша ни свет ни заря сама прибежит к нам. Так что выспись как следует, я тебя с собой возьму. В гости к Лизетт.

От восторга Рене подскочил на кровати, перекувырнулся через голову и немедленно рухнул на подушку, стараясь поскорее уснуть в ожидании чуда. А Марион доварила зелье, сняла котелок с огня и поставила на пол возле камина. Потом подошла к окну и, скрестив руки на груди, долго всматривалась в морозную ночь.

На следующий день, с утра, в доме напротив можно было наблюдать необычный переполох. Сквозь увитые ледяными веточками оконные стекла видны были смутные тени, метавшиеся как на пожаре. После завтрака, когда Рене еще сидел за столом, болтал ногами, доедал сладкий пирог, запивая его чаем с лимоном, в дверях появилась заплаканная мамаша Лизетт и сказала, что ее дочь умирает.

— Ей стало намного хуже ночью, она помешалась и всё время зовет вас, мадам Марион. Твердит, что видела какой-то сон, будто вы можете ей помочь… О, я понимаю, что прошу слишком многого, но это последнее желание моей девочки, я не могу не исполнить его. Пойдемте к нам домой. Вы ведь согласны?

Марион с достоинством кивнула и попросила подождать, пока она соберет всё необходимое. Мамаша суетилась вокруг и всё время плакала. Ее безусловно огорчала неожиданная фантазия дочери, и она скромно приписывала ее помутившемуся рассудку Лизетт.

Через два часа девочка весело болтала с Рене, в своей комнате. Никакой лихорадки у неё не было, просто она устроила скандал, требуя позвать Марион. Своему другу она сказала по секрету, что видела сон.

Во сне огромный бумажный голубь сел на ее окно и постучал клювом в стекло. Он был живой и стучал, пока его не впустили в комнату. Внутри него было письмо, как всегда, и там говорилось, чтоб она позвала Марион на помощь. Она и позвала, только проснувшись. А родители устроили кавардак и никак не хотели слушать ее. Но потом согласились. Вот и всё.

Марион беседовала с родителями Лизетт. Она не ручалась, что девочка сможет скоро ходить. Организм страшно истощен. Она сделает всё, что сможет, если ей не будут мешать.

Родители, доведенные до отчаяния, забыли, что она ведьма, и внимали ей, как пророку. И когда Марион приказала им первым делом покаяться во всех грехах, вспомнив и те, что были в юности, они даже не удивились и обещали исполнить это. Завтра же побегут на исповедь.

— До завтрашнего дня вы не вспомните то, что нужно, — засмеялась Марион. — Не спешите, подумайте хорошенько. А мне не мешайте.

Вот уже полтора месяца она ведет жестокую борьбу. То болезнь будто бы отступает, но вскоре оказывается, что она только спряталась. Как змея, заползла под колоду и снова выползает при первой возможности. Наступление весны, оттепель, солнце и резкая смена давления должны были показать, выживет Лизетт или нет. Марион сама не знала, ждать ли успеха, но упорно билась за то, чтобы девочка ожила и из бледного призрака снова стала ребенком. С суставами у нее уже было намного лучше, болезнь приостановилась. Но вернется ли она снова или решит уйти, не ведал никто.

По крайней мере Лизетт могла видеться со своим другом. Это сохраняло ей хорошее настроение, а значит — надежду.

За это время Марион ужасно устала. В Люксембург ее вызывали нечасто, но и Огюстена она почти не видела. Сил брать было неоткуда. Новая весна, ее третья весна в Париже, наконец наступила. Снег сошел весь буквально за день. В воздухе пахло рекой и осенними листьями. Всё вокруг почернело так внезапно, когда исчез снег, будто сгорело. Мокрая черная земля и ветки деревьев действительно наводили на мысль, что в городе тушили пожар.

Первый раз после зимы Марион выбралась к Марселе. Мамаша Фарду встретила ее на удивление хмуро. Оказывается, она рада видеть подругу, но огорчилась, что Марион пришла днем.

— Время настало, — шепотом сообщила Марсела. — Всё очень серьезно, в воздухе пахнет грозой.

Марион и сама это видела. Когда она шла по улицам, на нее смотрели так, как давно уже не смотрели. Таких взглядов она не ловила со времен памятной зимы в Ивелине. Значит, пора.

Трактирщица задержала ее в "Ликорне" до ночи. Она всё время беспокойно поглядывала на дверь и облегченно вздохнула, только когда вошел Огюстен. Он был один и очень рад встрече с Марион. Марсела отправила их домой и просила Огюстена вернуться, когда он проводит невесту до ее квартиры. Пожав плечами, он сказал, что это вряд ли удастся, поскольку он на пару дней должен уехать из города, но постарается зайти.

— Смотри, обязательно! — снова напомнила мамаша Фарду. — Боюсь, это важно.

— Ладно, если успею, приду. До завтра, красотка.

— Почему "до завтра"?

— Так ведь раньше полуночи не удастся. Ну, пока!

— Счастливо вам добраться.

— Спасибо.

Они не спешили домой. Ночь была совершенно весенняя. Теплая, безветренная. Они спустились к набережной. Сена при молодом месяце казалась совсем черной, блестящей. Они любовались на шпили Нотр-Дам и Сент-Шапель на острове, на их стройные башни. Слушали, как гудит в ночи колокол, отсчитывая десять часов.

Марион молча смотрела на реку. Огюстен обнял ее за плечи, и они вместе медленно шли вдоль берега.

— Гляди, вон, на другой стороне, два шпиля над крышами. Видишь тот, что правее?

Марион посмотрела.

— А, Сен-Северен, — улыбнулась она. — Да, наш переулок. Вот было бы смешно, если б мы не встретились.

— Той ночью? Чепуха, встретились бы позже. Я тебя везде найду, не сомневайся.

Марион вздохнула.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — не надо тебе уезжать. Останься.

Он усмехнулся:

— К сожалению, надо. Это из-за наследства, чтоб оно сгорело, сестра придумала. Хочет, чтоб по закону всё было ей.

— Далеко ехать?

— В Ашер. Пятнадцать миль от Парижа.

Увидев, что Марион загрустила, он успокаивающе улыбнулся:

— Но это же только одна подпись. Туда, сюда — два дня, не больше. Вернее всего, завтра вечером и вернусь. Пойдем к тебе. Рене наверняка волнуется..

Они дошли до Рынка, свернули в переулок Прувель, Марион отправилась домой, а Огюстен, махнув рукой, зашагал обратно в "Ликорн".

Дома Рене встретил маму известием, что Лизетт уже ходит. Он был чрезвычайно рад и взахлеб рассказывал, что лично видел, как она прошла через всю комнату и сама добралась до кровати.

Посчитав это лучшим подарком в конце тяжкого дня, Марион наскоро выпила чаю, уложила Рене, а сама еще долго сидела у окна, стараясь взором проникнуть сквозь синие шторы в окно соседнего дома. Наконец и она легла в постель, желая себе и всем спящим приятных снов.

Ей показалось, что прошло лишь мгновение, она не успела еще толком заснуть, как в дверь сухо постучали. Марион мигом подхватилась. Она узнала условный стук люксембургских курьеров из дома номер тринадцать. Накинув поверх ночной рубашки темную шаль, Марион открыла дверь.

— Собирайтесь, скорее.

— Боже мой, в такой час… — она зевнула. — Сейчас вероятно уже за полночь?

— Сейчас два часа ночи, мадам, и советую вам не терять ни секунды.

Тон курьера был необычный. Деловые нотки, которые она привыкла слышать, уступили место тревоге. Марион внимательно глянула на него:

— Что случилось?

— Мадам Маржери сказала, чтобы вы немедленно собирали вещи и вместе с сыном уезжали из города.