Страница 183 из 187
— Успокойся, Бонита, это друг, — сказал Франко.
Казалось, итальянец совсем не разозлился, что я застал его в такой интимной обстановке.
— Там вроде завтракать зовут, — соврал я, ощущая, как кровь приливает к щекам и становится невыносимо жарко от стыда.
— Да, хорошо, — тихо, еле слышно подала голос Эстелла. — Мы сейчас спустимся.
Спустя полчаса мы уже завтракали в просторной и светлой столовой, где одну стену занимало окно, из которого струился мягкий свет, прорисовывал квадраты на наборном паркете. Единственным украшением служила люстра из кованного металла, похожая на раскрывшийся цветок лотоса. Резкий запах специй щекотал ноздри. Я знал, что мексиканцы очень любят приправлять еду острыми соусами, перцем чили, которым я так обжег себе рот, что после этого не мог есть пару дней. Поэтому я осторожно пробовал еду, которую мне накладывал на блюдо из тонкого фарфора, расписанного яркими цветами, один из слуг де Сильва, но даже не притронулся к многочисленным соусникам, расставленными на длинном столе, покрытым белой скатертью. Хотя даже без этих соусов, остальные блюда — курица с золотистой корочкой, лепешки, тортильи, салаты — всё было на мой взгляд слишком обжигающим острым.
Эстелла, одетая в легкое оранжевое платье, открывавшее костлявые плечи, хрупкие ключицы и тонкую шею, сидела рядом с Франко, улыбалась, на щечках играл лихорадочный румянец, а глаза на худом личике светились от счастья. Рядом с итальянцем я заметил блюдо с маленькими бутербродами из поджаренного хлеба, украшенного помидорами, луком, салатом. Мне тоже хотелось попробовать эту закуску, но казалось, она предназначалась лишь для Антонелли — что-то итальянское, что любил только он.
Де Сильва сделал знак одному из слуг налить всем красного вина, поднял бокал и произнес тост за благополучное завершение нашей с Франко миссии. Сказал, что мы сможем улететь вечером. Поначалу это огорчило меня. За целый день мы могли быть уже на полпути к Паленке. Заметив мой озадаченный взгляд, Франко объяснил:
— Но зато потом долетим в два счета. А пока погуляем по городу.
Положил в рот маленький бутерброд, и зажмурился от удовольствия, а Эстелла не сводила с восхищенного взгляда, будто итальянец был для нее неким божеством.
В Нью-Йорке меня ждал Джозеф Шепард, который уже заготовил план моей предвыборной программы. Но вспоминая все пункты этого плана, сколько мест мне придется посетить, речей произнести и какое количество рук пожать, я приходил в ужас. Так что эта нежданная отсрочка и прогулка по Мехико меня тоже устраивала.
— Ну что ж, я согласен. Можно и прогуляться. Корриду посмотреть…
— Нет, коррида в это время не проводится, — подал голос де Сильва. — Но вы можете посетить мою ферму племенного скота. У меня есть отличные экземпляры для корриды. Очень красивые животные. Очень.
У меня не было никакого желания смотреть на жертв этого мерзкого зрелища, которое так любят мексиканцы. Тем более, мой ночной кошмар, где Франко превратился в огромного чёрного быка, всё еще терзал меня. Я бы посетил бы футбол, но, скорее всего, матч состоялся бы вечером, а мне все-таки хотелось отправиться в Паленке.
После завтрака вместе с Франко и Эстеллой мы отправились в Мехико сити. Пришлось вновь проделать длинный путь, вначале по скоростной трассе, пролегающей между заросших густой зеленью высоких холмов, въехать в жилые кварталы, застроенные убогими домишками, которые сменились на фешенебельные пятиэтажные дома с зеркальными витринами роскошных магазинов на первом этаже.
Иногда глаз зацеплял разлапистые пальмы, но чаще всего местность напоминала любой европейский или американский крупный город. Со спешащими по своим делам людьми, пухлыми, будто надутыми изнутри машинами начала пятидесятых годов, в которых глаз узнавал форды, бьюики, кадиллаки, шевроле. Стройными девушками в обтягивающих платьях, демонстрирующих стройный стан и пышную грудь, и дородными матронами в платках и бесформенных балахонах. Мужчины все больше попадались в деловых костюмах, шляпах, обычных «борсалино», не тех, что мы привыкли видеть на мексиканцах, разодетых в национальные одежды.
Франко затормозил возле площади Пласа де ла Конститусьон, поражающей своими размерами. Вылез из машины и помог Эстелле выбраться, буквально вынес на руках её невесомое тело. Но потом открыл переднюю дверь и плюхнулся на переднее место пассажира. Вытянув длинные ноги, достал початую пачку Честерфилд и с удовольствием закурил, выпустив вверх голубоватую струйку дыма.
— Сходите с Эстеллой в собор, — бросил он сухо.
— А ты чего? — задал я резонный вопрос.
— А я… — на лицо Франко наползла кислая мина, а в глазах промелькнула тоска. — Не пойду.
Уговаривать его я не стал, хотя видел, что итальянец был очень набожным человеком. Вместе с изощренными ругательствами часто употреблял имя мадонны, осенял себя крестом. А вот в главный католический храм Мексики почему-то идти отказался. Я объяснил это тем, что сделка с Темной силой, что заключил его дед, не пускала его туда.
На фоне ясного небесного шёлка величаво высился собор из серого резного камня. В облике прослеживалась странная смесь стилей: строгий даже мрачный неоклассицизм, черты пышности и помпезности барокко и элегантность ренессанса. Высоченный неф. На двух башнях, каждая из которых высотой в двадцатиэтажный дом, украшенных колоннами и арками, множество колоколов. Между ними еще одна башня с курантами. Скульптуры на фасаде. Вблизи сооружение внушало страх, трепет и восхищение гениальным творением мексиканских архитекторов, которые смогли создать нечто совершенно потрясающее. Ту самую грандиозную «застывшую музыку», созданную во славу божью.
Что подпортило впечатление, так это запрудившие площадь палатки с сувенирами, масками в виде черепов, куклами в рост человека, изображавших высохшие трупы — всё, что было связано с днем Мёртвых. Казалось Эстелле смотреть на это было неприятно, но она явно ощущала себя счастливой в этой разноцветной круговерти, ни малейшего раздражения или досады не появлялось на ее иссушенном болезнью личике.
Когда мы выбрались, наконец, из шумной базарной суеты, я проверил на месте ли мой бумажник и, облегченно выдохнув, уже собирался взять девушку под руку, чтобы войти в собор, как она застыла на месте, вытянувшись, будто уловила некий звук из космоса, который не слышал я.
— Что такое, Эстелла? — я с тревогой вгляделся в её лицо. — Тебе плохо?
— Нет-нет, — она помотала головой, не отрывая взгляда от какой-то точки впереди себя.
— Не хочешь идти в собор? Тогда лучше вернемся.
— Я хочу. Ты не хочешь. Это не твой храм. Правда?
Кровь бросилась мне в голову. По сути я не понимал всех этих разногласий христианских ветвей — православия, католицизма и протестантизма и шут его знает каких еще. Почему все те, кто поклонялся единому Богу, Христу, порой были так непримиримы друг к другу, особенно православные и католики? Как ирландец, в чьем теле находилось моё сознание, я как раз принадлежал к католикам. Хотя, конечно, крестили меня в православной церкви и носил я в своей российской жизни крест, подаренный мне дедом. Что же тогда хотела сказать Эстелла?
— Я хочу, Эстелла. Это как раз мой храм. Я католик.
— Нет, — певуче возразила она. — Ты другой. Откуда-то издалека. Твоя душа застряла между мирами. И мучается, не находя пути назад.
Еще одна ясновидящая, — промелькнула раздраженная мысль. Как Кастильский или несчастная Нора, которую я так и не смог спасти.
— И что мне делать? — я решил подыграть девушке. — Как мне вернуться назад?
Она взглянула на меня своими глазищами, казавшимися бездонными чёрными дырами, ведущими в неведомое, так что стало не по себе. Тщедушная девушка, почти ребенок, внушала мне такой страх, что из-под лопатки пробежала холодная струйка пота.
— Выполнить своё предназначение.
Я и так знал, о чем речь, но все равно спросил:
— И какое у меня предназначение?
— Ты должен закончить одно дело, которое начал. Там, в ином мире. И закончить это здесь.