Страница 15 из 21
Река шумела, покрылась от злости грязной пеной, спадала вниз порогами, а потом, когда лодка свернула на северный приток, – присмирела и утихомирилась. Скалы остались позади и быстро отступали, а вскоре исчезли совсем, отстав настолько, что их закрыли верхушки деревьев. Этот приток назывался Хета, что на языке давно исчезнувшего из этих мест народа значило – «тень». Мутные воды постепенно растворялись в чистой, сияющей глади. Лодка скользила по отражающимся в реке облакам.
Река текла длинной дугой, зажатая с обеих сторон лесами, а где-то впереди над деревьями к небу тянулся черный дым. Поначалу он был похож на рассеивающуюся тучку, но чем ближе подплывала лодка к его источнику, тем темнее становился дым, тем больше туча. Столб, жирный и клокочущий, поднимался вверх строго вертикально. Ветер, словно бы перепуганный увиденным, сбежал в неизвестном направлении.
Леса вскоре отступили. На небольшом пригорке недалеко от воды чернели и дымились руины высокого замка. Три его башни из пяти рухнули; одна, дальняя, наполовину раскрошилась, но по-прежнему стояла, хоть и склоненная, с единственной уцелевшей стеной. Пятая, донжон, торчала посреди руин, и отдельные участки ее стен даже не рухнули, а буквально расплавились. Камни потекли как масло на огне и застыли у самой земли причудливыми фигурами, похожими на вывернутые кишки. В дырах разбитых стен видна была уцелевшая кое-где роскошная мебель, висела еще громадная люстра с драгоценными камнями, сияли сотни погнутых серебряных вешалок с остатками гардероба на них, а из развороченного окна выглядывала упавшая и наполовину оплавившаяся золотая статуя. Вокруг замка, который уже не горел, но все тлел и чадил, толпились люди, кто-то на конях, кто-то с повозками. Дальше к подножию холма уходила приткнувшаяся к реке деревушка. Некоторые домики чернели углями. Сардан не заметил никакой системы в расположении сгоревших деревенских дворов – там один, через улицу наискось другой, еще через улицу третий, а потом сразу два. Вдали вырисовывались поля, в большинстве своем давно пустые, светло-коричневые.
Лодочник прибил лодку к причалу и угрюмо смотрел на уползающую на карачках к твердой земле девушку. Сардан решил было немного покрасоваться и сиганул с места на носу, чем едва не перевернул судно. Лодочник промолчал, но стоило пассажирам сойти на берег, вызывающе стукнул о причал веслом и отчалил. Оказавшись на середине реки, лодочник выхватил из-под сиденья полено и швырнул в сторону причала. Полено крутанулось в воздухе и глухо бухнуло в спину Ашаяти. Девушка возмущенно взвизгнула, резко вскочила на ноги, позабыв о всех перенесенных на воде лишениях, схватила с земли первый попавшийся камень и бросила в сторону лодки. А оттуда уже летело второе полено, за ним третье, четвертое. Ашаяти не осталась в долгу и все пускала и пускала в лодку камни до тех пор, пока у лодочника не закончились снаряды. Кто выиграл артиллерийский бой осталось неизвестным, но каждый из его участников считал победителем себя.
Сардан двинулся к замку. Пробираясь дворами, он наткнулся на груду крестьян, толпившихся возле коней с господскими седлами и стременами. Начала разговора он не застал.
– В позапрошлом году-то вон чего с братом после охоты понаделали – два вечера пьянкой занимались, а потом навеселе все село пожгли, ни одного двора не оставили!
– А все ж – господа…
– Господа… Коли чего делают, стало быть – так и надо!
– Меня самого порол брат его, Гавриил Козявочник. Меня порол, мать мою порол, сына порол и свинью мою порол.
– Значит, надо было пороть, господин зря делать не станет! Человек он не такой!
– А кто ж теперь пороть будет?
– А у меня как было… Едет бывало господин мимо двора – зовет, смеется, выходишь, а он ногой тебя – хлоп! – хохочет, придавил, говорит, козявку. А я смотрю на него, больно мне, хоть плачь, лежу, гляжу снизу – а он сияет, как солнце!
– Потому что надо так, чтоб господин! Без господина – нельзя! Чего нам теперь-то? Кто жить-то нам теперь позволять будет?!
Сардану пришлось сойти с дороги – грязь стояла такая доисторическая, что превратилась буквально в болото. В это болото потихоньку свешивались нищенские деревенские избы, пустые давно амбары, обветшалые, давно заброшенные хлева и курятники. Ашаяти исподлобья, со стыдом и жалостью поглядывала на разоренные огороды, тощих ослов, разбитые свинарники и грязных, насупленных мужиков.
Музыкант прошел дворами, взобрался на пригорок и двинулся к замку.
Отсюда хорошо видна была неравномерность разрушений. Камни были оплавлены не беспорядочно, а так, будто их прицельно обдали тонкой струей всесокрушающего пламени. Одна струя врезалась в донжон, другая, очевидно, поверх ворот, третья, возможно, в угловую башню, смотрящую на деревню, но ввиду разрушений установить это доподлинно было сложно. Сардан совсем помрачнел. Он и подумать не мог, что все будет так серьезно.
У замка ржали кони, стучали повозки, кто-то раздраженно орал команды. Когда Сардан добрался до полуразрушенной арки ворот, навстречу ему выскочил конник с саблей и перегородил дорогу. Волчья морда, грязные клыки, серая, немытая шерсть, в которой запутался позавчерашний ужин. Шварзяк поднял саблю и ткнул в музыканта.
– Ступай вон, морда поганая! – рявкнул он.
Сардан остановился. Позади его догоняла Ашаяти. В глазах девушки разгоралось воинственное пламя. Радость победы над врагом лодочником уступила место зверской ярости.
– Я музыкант по…
Он не успел договорить. Шварзяк двинул коня на музыканта, и тому пришлось отпрыгнуть в сторону.
– Да хоть сопля из кладбища! Беги отсюда, пиликай подальше, пока на куски не порубили!
Ашаяти стремительно выхватила оба своих меча (или ножа, тут уж как посмотреть), да так неожиданно, что перепугавшаяся лошадь встала на дыбы и чудом каким-то не вывалила седока не землю. Сардану пришлось перехватить девушку за плечи.
– Я прибыл по заданию от ханараджи! – сердито сказал он.
– Ах ты, на шварзяков прешь! – завопил волк на девушку. – Сволота немытая!
– Что там за погром? – из-за стен вылезли еще трое шварзяков: один на лошади, двое пешком.
Следом за ними нарисовалась целая толпа, но те пока просто наблюдали.
– Да пес с вами, – струхнул Сардан и потянул Ашаяти к себе, но девушка не поддавалась. – Пошли отсюда.
– Тебе кто позволил идти?! – вмешался второй конник и вылупил глазищи. – Кто такие? Почему живы еще?
– Рубануть их разок, а потом разговаривать! – добавил пеший.
– Девка-то какая страшная, – прокомментировал второй.
Ашаяти совсем потеряла голову, рванулась было вперед, но Сардан с трудом остановил ее, ухватил за талию обеими руками и оттащил себе за спину.
– Сам-то сукин сын собачьих кровей! – огрызнулся Сардан.
– Шварзяков-то! Шварзяков! – так возмутился комментатор, что не мог ничего сказать, давился воздухом, открывал рот и выдавливал из него одних «шварзяков».
– Мы уходим, – сказал Сардан и сделал шаг назад.
– Я тебе уходим! – завопил самый первый конник и сделал два шага вперед, взмахнул саблей.
– Руби и с концами, – серьезно, с видом большого авторитета заявил второй всадник.
Сардан схватился за «поносный» свисток, а тем временем из-под мышек у него вылезли два клинка Ашаяти, которая вспылила настолько, что намеревалась драться с врагами своими прямо из-за спины музыканта.
– Один шаг – все поляжете! – угрожающе бросил Сардан и так грозно сдвинул брови, что половина шварзяков разом отступила.
Даже тот, второй на коне, мигом подрастерял заносчивости и лихо струхнул. А лицо первого исказила карикатурная злоба.
– Один раз свистну – кишки по всему замку собирать будете! – насочинял музыкант.
Еще один шаг назад.
– Так что, рубать? – как-то очень уж неуверенно проговорил конник с саблей, все поглядывая назад, на отползающих товарищей.
– Рубай! Делов-то, – разрешил один из пеших и тотчас сделал три шага к оплавленным стенам.
Свистну сейчас, думал Сардан, беспокойно косясь взглядом по сторонам, поляжет и Ашаяти. А кого из шварзяков, может, и не заденет – без усиливающих инструментов шамейха бьет не так и далеко, да и остатки стен – серьезная преграда звуковым волнам. Сбежать не получится, разве если одному, но такой вариант он и не рассматривал.