Страница 7 из 9
— Эрнст, ты не мог бы одолжить мне сто франков? Я верну, потом. Честное слово. Через несколько месяцев.
Жалкая попытка, которая, естественно, с треском провалилась. Фабриций улыбнулся. У него была серая щетина на впадинах, где раньше были щеки.
— Не напрягайся, сынок. Мне уже плевать. Тебе не надо меня подбадривать. Еще несколько дней, и я лягу под свои лыжи. Спасибо все же.
— Эрнст, все, что мне надо, это немного деньжат. Я за этим сюда и пришел. Ну же, имей жалость. Сто франков. Через месяц я тебе верну. Ему казалось, что он плывет в море клея: болото сантиментов. Он держался как мог за свою циничную улыбку.
— Сиделка сказала, что ты не сегодня завтра выкарабкаешься, Эрнст. Разве они тебе не говорили? Спорим, что они от тебя это скрывают. Спорим, уже пустили обнадеживающий слушок, а?
— Конечно. Они же не понимают. Они ни черта не смыслят в таких парнях, как мы с тобой, Ленни. Они думают, что мы — как они. Они воображают, что нам нравится здесь находиться.
— Слушай, можно я возьму твои ботинки, Эрнст? Это как раз мой размер. Тебе они все равно больше не понадобятся.
— Забирай. Хольстегские. Первостатейная обувка.
— Спасибо. Скажи, как тебе это, а? Свалить наконец отсюда?
— Замечательно, Ленни. Когда-нибудь сам поймешь. Но ты не торопись. Так лучше, когда это случается без твоего активного участия. Сюрприз.
— Лет сорок-то тебе есть?
— Все пятьдесят, Ленни.
— Вот это да! Классное поколение у вас было, парни! Не то что мы. Мы, пожалуй, столько не протянем. Но, значит, ты кучу полезного успел узнать. Давай, колись.
— Да нет…
— Ты был счастлив? Ну, если не считать лыж, разумеется?
— Нет, пронесло, слава тебе… Вот почему мне так просто уходить. Никаких сожалений.
— Значит, стоит поверить, что в нем что-то есть, в том, что они придумали там, на Востоке, стоицизм, так, что ли?
— Это не восточное изобретение, Ленни. Это греческое. Ты путаешь с йогой.
— Ну греческое. Знаешь, Эрнст, сказать тебе откровенно, плевали они на нас. Представляешь, как он забавляется, тот, что сидит там, наверху, где никого нет. Чеширский кот, помнишь? Мне про него рассказывали, когда я был маленьким. Одна улыбка, а кота за ней и нет. Наверху — то же самое. Издевательская улыбка — и никого за ней.
— Надо же, Ленни, у тебя теперь язык развязался?
— А какая разница? В любом случае, нет никакой опасности, что я что-нибудь скажу. Сказать мне нечего. Такая тоска берет, как подумаю, что ты никогда уже не встанешь на лыжи, Эрнст.
— Ничего, как-нибудь привыкну.
— Не нравится мне эта смертность. С одной стороны тебе демография, с другой — смертность. И ведь каждому дано на нее право. Чертова демократия. Хочешь знать мое мнение? Здесь какой-то обман, Эрнст. За нас мало платят, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Нас надули.
— Кто, Ленни?
— Понятия не имею. Кажется, мы все вышли из Океана, триллионы лет назад. Но до того, что было раньше? И еще раньше? И раньше раньше раньше? Все время эта несчастная улыбка? Через несколько дней и у тебя, Эрнст, появится такая же. Поверь моему слову. Порой мне кажется, что мы здесь затем, чтобы смешить кого-то.
— Как ребята?
— Лето скоро, так что можешь не беспокоиться, ты не много потеряешь. Бабочки разные. Некоторые думают даже снять какой-нибудь банк в Цюрихе. Там, внизу, полно всяких банков. Но нужно неделями готовиться, чтобы провернуть такое дело, за это время и в самом банке можно столько же заработать. Это дело с почтовым поездом в Англии всех взбаламутило.
— Я их понимаю. Когда ты молод, тебе нужны чужие примеры.
— Кто оплачивает тебе клинику?
— Здешние австрийцы. Кажется, я как-то давал им уроки в Тироле, когда они были еще детьми. Я уже не помню. Богачи, они иногда такие забавные. Филантропия, наверное.
— Это что еще такое?
— Это богатые, которые хотят хорошо себя чувствовать.
— У тебя есть кто-нибудь где-нибудь? Кому надо написать, где тебя похоронили?
— Да нет, еще марку на это тратить. Тогда-то Ленни и задал ему свой вопрос.
— Эрнст?
— Да?
— Что же это такое?
— Не знаю, малыш, совершенно ничего не знаю. Но что-то хорошее все же есть. Надо его искать. У меня, например, были хорошие минуты. Он шлялся по Давосу, выжидая, пока старина Эрнст точно умрет, и потом продолжал кататься там, где и он любил бывать, чтобы побыть с ним еще немного. Может быть, сначала Эрнсту нужна была компания? Он спустился к лесу в Грюн Зан, потом к Шторму и Арльбергу, и к Блас Мэдхен, иногда спрашивая себя, как далеко можно идти в никуда. Он прихватил термос Эрнста, с чем-то горячим внутри, на нем была надпись: «d'U. S. Army»,[11] И это заставляло его думать, что Америка до сих пор шлет ему письма, клочки бумаги желтого цвета измены, приказывая вернуться и пройти службу в армии. Это напоминало ему, что он существует. Хорошенькая швейцарка сфотографировала его, когда он стоял перед колбасной витриной в Давосе, раздумывая над сосисками и глотая слюнки: огромные толстые сосиски, каждая раз в пять больше франкфуртских; в Швейцарии очень трудно что-либо украсть, они все такие честные, и все так хорошо охраняется. Девушка обратилась к нему, и он тотчас же понял, что достаточно немного постараться, и он получит свои сосиски.
— Откуда вы?
— Монтана, США. Это была неправда. Но он всегда лгал, из принципа. Прежде всего следовало заметать следы. Никогда не знаешь, что может случиться.
— Вы из американской сборной по лыжам?
— Нет, какие еще сборные. Я всегда хожу один.
— Вы очень хорошо катаетесь. Я видела вас только что. У вас есть свой стиль. Это было очень красиво, правда. На вас был красный свитер американской сборной, вот я и подумала…
— Мне нравится красный цвет. Но только не в придачу к сборной. Я не люблю общественный транспорт. Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто бы хотел брать уроки горных лыж? Я беру на пятьдесят процентов меньше, чем местные.
— Как удачно получилось. Я как раз искала инструктора. Еще бы.
— Но я не могу платить дорого.
— Вам и не нужно ничего мне платить. Только купите эту связку сосисок, и я дам вам восемь уроков за так. Я подыхаю с голоду. Свежий воздух, понимаете. Она была секретаршей из Базеля, сюда приехала в отпуск на две недели, как раз то, что надо, ни много и ни мало. А между тем он должен был знать, что нет ничего более пагубного для истории любви с хорошим концом, — потому что когда-то эти истории все равно заканчиваются, — чем начать с того, чтобы тебя подобрали подыхающим с голода на улице какого-нибудь высокогорного городка. Девица учуяла выгодное дело: парень, которого никто здесь не пасет, так что через три дня начались все эти «клянись мне в этом», «обещай мне то», пришлось лгать без конца, как истинному джентльмену, он не хотел никого обижать, но нужно сказать, что нет в мире такой сосиски, которая стоила бы подобных усилий. Несмотря на его высокий рост, он вызывал у женщин такие материнские чувства, что они съели бы вас живьем, только позволь.
— Ну конечно, Труди, клянусь тебе. Я никогда никого так не любил, никогда. Сумасшедшая любовь, Труди, это даже странно, в Швейцарии… Должно быть, я подцепил это где-то в другом месте. Поэтому нам и надо расстаться, Труди, сейчас, когда все прекрасно, пока еще это не прошло. Не нужно ничего затягивать, Труди, это бесчеловечно. Нужно расстаться с разбитым сердцем. Отвратительно, если однажды нам придется разойтись совершенно спокойно.
— Но мы можем быть так счастливы вместе, Ленни, всю жизнь.
— Какие вещи ты говоришь, Труди, честное слово. Разве такое говорят! Мне уже плохо.
— Я могла бы подыскать тебе хорошее место в туристическом агентстве.
— Что? Где? Что ты сказала?
— Я знаю, есть одно свободное место в агентстве Кука в Базеле.
— Ну, так пускай и остается себе свободным, Труди. Это хорошо, свобода.
— Ты меня не любишь.
[11] «Армия США» (англ.).