Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 17 из 21

– Угрожаете?

– Переживаю. Смазливая, жалко будет мордашку.

Несколько человек, за которых мы весь год стояли в пикетах, отпустили, заменив срок на условный. Но теперь Тетеря и Майя сами политзаключённые, а я в бегах.

Я не удивилась, когда прочитала в ленте Фейсбука, что на Пушкинской разогнали несанкционированный митинг и шестнадцать человек арестовали. Замкнутый круг, чёртов конвейер, который никогда не остановится.

Митинг организовали вместе со шведским ПЕН-центром. Из России мне передали толстовки и футболки с портретами наших ребят. Мне стало немножко обидно, что там были их имена, а моего не было. С другой стороны, они сидели в тюрьме и ждали отправки в какой-нибудь Копейск под Челябинском или Лабытнанги в Ямало-Ненецком округе, а я наслаждалась жизнью в Стокгольме.

Площадь скульптора Сергеля перед городским театром была самым популярным местом для всевозможных акций и митингов. За месяц я видела здесь митинги против военной интервенции в Венесуэлу и закрытия музыкальной школы, против атомных станций, глобального потепления, торговли людьми в Азии, убийств геев в Чечне, употребления в пищу мяса, не считая разных акций, посвящённых metoo, геноциду в Судане и годовщине Минских соглашений.

Для охраны митингующих прислали полицейскую машину и двух симпатичных блондинов-полицейских. Пришли писательницы из ПЕН-центра, женщины лет пятидесяти, пара мужчин из комитета «Писатели в заключении», двое политических беженцев из Украины и муж с женой из известной панк-группы, тоже беженцы. Был ещё журналист из Красногорска, которому пять лет назад какие-то отморозки, подосланные местной властью, проломили голову арматурой. Он теперь ничего не понимал и сидел, свесив голову, а жена возила его на инвалидной коляске.

Мы поставили ролл-ап ПЕН-центра, развернули плакаты «Free political prisoners in Russia».

Катарина, из правления ПЕНа, начала говорить в мегафон что-то по-шведски, наверное, рассказывала, в чём суть пикета. Всё равно её никто не слушал. Мимо нас, не останавливаясь, шли через площадь люди. Спешили в метро или торговый центр Åhlens, где вчера началась большая распродажа.

Мегафон передавали по цепочке, и каждый что-нибудь говорил.

– Free political prisoners in Russia! – крикнула в мегафон Гудрун и протянула его мне.

Несколько человек подошли поближе. Наверняка ждали кого-нибудь, договорившись о встрече на площади, а тут мы со своими политзаключёнными, хоть какое-то развлечение. На ступеньках, неподалёку от нас, сидели чернокожие ребята, пили колу, играли в игры на смартфонах, пользуясь бесплатным вай-фаем.

Я представила, как кричу: «Эй вы, отвлекитесь хоть на минуту, пока вы покупаете крем для задницы со скидкой 50 %, люди сидят в тюрьме, и будут сидеть год, два, двадцать, а вы всё так же будете покупать товары по акции, читать скучные газеты и пить пиво по пятницам». Или: «В России люди вышли, вот так, как я сейчас, на площадь, и за это их осудили на десять лет тюрьмы, а вы можете выходить хоть каждый день, вам ничего не будет, можете говорить всё, что хотите сказать, всё, за что других сгноят в тюрьме, а вас нет, но вместо этого вы рассказываете друг другу сплетни о своих соседях, – так зачем вам эта свобода слова, которой вы не заслуживаете?»

Но вместо этого я заученно пробубнила:

– Преступный путинский режим отправил в тюрьму левых активистов. Против них сфабриковали дела и осудили на огромные сроки. Мы просим европейскую общественность заступиться за наших политзаключённых и потребовать у своих правительств ужесточения санкций! Свободу политическим заключённым!

Мы помитинговали час, сделали фото для соцсетей и, свернув плакаты, пошли пить кофе в Cafe 60 на Свеавэген. Я сделала публикацию в Facebook, и несколько оппозиционных СМИ написали, что в Стокгольме прошла акция против политических репрессий в России.

Была хорошая погода, и мы катались на велосипедах. Гудрун была в шлеме и в специальном воротнике, который при падении срабатывал как подушка безопасности. А я была без шлема, я же русская.

Когда проезжали мимо здания американского посольства, Гудрун махнула в сторону серого забора:

– У меня был бойфренд из Таджикистана. Он решил устроить здесь акцию. И зашил себе рот.

– Ого. И что он хотел этим сказать? – спросила я, поравнявшись с Гудрун.

– Честно говоря, я не знаю. Но выглядело впечатлительно. Мы приехали, встали у ворот. Вышел охранник. Сказал: уходите, уикенд же, никого, кроме меня, нет. Приходите в понедельник.

– И вы ушли?

– Ну да, постояли немного и ушли. А что было делать? Я купила ему билет в Таджикистан и посадила на самолёт.

У яхтенной стоянки зашли в кафе, взяли кофе. Я купила булочку с корицей, а у Гудрун был с собой бутерброд.

– Я всем рассказываю про пытки. Сама не знаю почему. Вчера на набережной сидела вечером на скамейке и курила. Ко мне подсел симпатичный швед, мы познакомились. И что ты думаешь, через пять минут я уже рассказывала, как в Следственном комитете мне не давали сходить в туалет и я описалась. Конечно же, он тут же от меня сбежал…

Гудрун, улыбаясь, покачала головой:

– Давно был у меня бойфренд. Босниец, военный. Мы стали встречаться, когда он только оттуда появился здесь, в Швеции. На первом свидании говорил мне про воздушно-наземную операцию, дальнее высокоточное оружие и тактику обороны.

– Ну и ну, – расхохоталась я. – И чем дело кончилось?

– Секс был ужасный. Как будто объявили военную тревогу и надо быстро-быстро, а потом прятаться в бомбоубежище. А спать он стал на полу. И до утра кричал что-то во сне про наступление. Думаю, у него было ПТСР. И ты, кстати, тоже должна говорить с психотерапевтом.

Я поморщилась.

– Знаю, знаю, русские думают, что психотерапевт – это психиатр. Вместо терапии у вас подруги и водка. Хотя… – она на секунду задумалась, – знаешь, психотерапевты хорошо, но подруги и водка тоже. А у нас не принято плакаться друг другу в жилетку, никто не будет приезжать среди ночи с бутылкой, чтобы поддержать. Скажут: обратись к специалисту. И не будут отвечать на звонки, пока ты в себя не придёшь. Когда у меня была депрессия, мои друзья мне так и сказали: «Мы тебе не терапевты и не должны слушать твоё нытьё, вылечись, тогда и увидимся». А они хорошие друзья и любят меня, я знаю это.

За соседний столик сели двое шведов с детьми.

– Ты когда-нибудь жалела, что у тебя нет детей? – спросила я.

– Да, я часто представляю, что хожу, как это по-русски… беременная. Как у меня растёт живот и ребёнок внутри шевелится и плачет.

– А я не хочу ребёнка. Смотрю на своих подруг, которые их завели, – и на что похожа их жизнь?

– В России, наверное, материнство тяжело?

– Конечно. Пособия на подгузники даже не хватает. А если мать-одиночка? У нас же мужики алименты не платят, им даже на работе в этом помогают, официальную зарплату меньше оформляют. Ни свободного времени, ни карьеры, ни радости. А ради чего? Чтобы потом, после климакса, не пожалеть, что не родила.

Я осеклась, виновато взглянув на Гудрун.

– Ничего. Я не страдаю от этого. Грущу, но не страдаю.

– Вот, думаю, и я не буду страдать. Жду с нетерпением, когда перестанут спрашивать: «Ну когда же ты уже замуж выйдешь?», или говорить: «Ну хоть для себя ребёночка заведи». Как будто это собачонка какая-то, которую для себя завести можно. Ну, только если какого шведа найду. Рожу и вручу ему: на, возись.

Гудрун засмеялась:

– Хороший план.

Мне начинала нравиться моя шведская жизнь, спокойная и размеренная. Велосипедные прогулки, разговоры с Гудрун, соседские дети, играющие в мяч во дворе, бесплатные кинопоказы в англиканской церкви по соседству, шум моря и крик чаек, спектакли в театре «Драматен» с английскими субтитрами и опера «Онегин» в постановке российского режиссёра, курсы шведского языка, тягучие дни. Я подумала, что это впервые так со мной, чтобы совсем ничего не происходило, ни хорошего, ни плохого. Может, это и есть счастье?