Страница 14 из 22
В ту ночь Эрни вместе со всеми участвовал в поисках. Был первым, кто заметил поднятую руку Уока. Первым, кто бросился к нему. При виде мертвой девочки Эрни попятился, согнулся пополам, и его вырвало.
Со скамьи они поднялись одновременно. Вышли на воздух. Дорожка к обрыву заросла травой, памятники покосились. Внизу, в двухстах футах от Винсента и Уока, неистовствовал прибой.
Превозмогая головокружение, Уок заговорил:
– Я часто думаю про нашу четверку. Смотрю на местных ребят, на Дачесс и Робина – а вижу нас с тобой, Марту и Стар. Она знаешь что на днях сказала? Что на пятнадцать себя ощущает. Нам надо держаться вместе – мне, тебе и Стар. Может, мы всё вернем. Ну почти. Раньше было проще, раньше было…
– Послушай, Уок. Тебе, я смотрю, много чего мерещится насчет прошлого; ты, наверное, навоображал всякого… Так вот: я теперь другой человек.
– Почему ты после смерти матери отказывался от свиданий со мной?
Винсент все глядел вниз, на скалы и пену. Будто не слышал.
– Он мне писал. В смысле, Хэл. Каждый год. В день рождения Сисси.
– Тебе не следовало…
– Иногда письма были короткие. Типа, вот, ей бы сегодня исполнилось… Будто я без него не помню. А иногда – страниц по десять. Не одна брань, не думай. В нем – в старом Рэдли – что-то тоже менялось; он мне внушал, что делать, убеждал, чтобы я к людям не лез, не тянул за собой на дно.
Вон оно что. Уоку-то казалось, Винсентом движет инстинкт самосохранения… Теперь Винсент объяснил. Теперь понятно.
– Если исправить не можешь, если такого наворотил, что…
Они увидели траулер, «Путь Солнца». Уок знал и посудину, и команду. Синяя краска по ржавым бортам, обтекаемость линий, проволока и сталь. Идет без грохота и волну не поднимает, если не считать белых «усов» по обе стороны корпуса.
– Случается то, что должно случиться. На все свой резон, а болтовней ничего не изменишь.
Уоку хотелось знать, как Винсент провел эти тридцать лет, но шрамы на его запястьях предостерегали: не спрашивай, было еще хуже, чем тебе представляется.
На обратном пути молчали. Винсент норовил пройти переулками, глядел строго под ноги, ни разу головы не поднял.
– Стар… Она… она много с кем крутила?
Уок пожал плечами. Намек на ревность? Нет, пожалуй, только послышалось.
Винсент свернул на Сансет-роуд, дальше побрел один. Уок смотрел ему вслед, думал: вот сейчас придет – и будет латать свой старый пустой дом…
После ланча Уок поехал в клинику «Ванкур-Хилл».
В лифте поднялся на четвертый этаж, сел на кушетку в приемной, пролистал глянцевый архитектурный журнал. Особняки в минималистском стиле, естественный свет и белизна не опошленных деталями поверхностей – квадрат стекла на квадрат оштукатуренной стены, ни намека на устаревшую плавность, ни единой извилины – впрочем, как и в мозгах счастливых собственников. Уок втянул голову в плечи, стараясь скрыть лицо от соседки, хотя она, совсем молодая, так же, как и он, страдала от предательства собственного тела, так же, как и он, не понимала, за что ей это.
Услыхав свою фамилию, Уок вскочил и бодро прошагал к кабинету – никаких внешних признаков, никто не догадается, что считаные часы назад его мучила боль почти невыносимая.
– Таблетки не помогают, – сказал он, усевшись перед врачом.
Безликий кабинет. Единственный намек, что прием ведется живым человеком, а именно доктором Кендрик – это фотография в рамке; да и та развернута от пациента.
– Снова рука беспокоит, мистер Уокер?
– Не только рука. Все тело. Утром по полчаса в кучку собираюсь, чтобы с постели встать.
– Но в других аспектах у вас ведь нет ухудшений? Вы по-прежнему легко ходите, можете улыбаться?
Против воли Уок улыбнулся. Доктор Кендрик улыбнулась в ответ.
– Пока только руки и плечи немеют, но ясно ведь, что скоро начнутся проблемы с ходьбой, мимикой и прочим.
– И вы до сих пор никому не говорили?
– Они всё спишут на алкоголь.
– А у вас проблем с алкоголем, конечно, нет?
– При моей работе злоупотребление спиртным невозможно.
– Вы ведь понимаете, что сообщить придется.
– Чего ради? Чтобы меня перевели бумажки разбирать?
– Почему сразу бумажки? Мало ли занятий.
– Бездельничать – это не по мне. Увидите, как я с удочкой расслабляюсь, – просто пристрелите меня сразу, и всё. Разрешаю. Потому что быть полицейским – это… короче, мне моя работа по душе. Жизнью я доволен. И не хочу расставаться ни с первым, ни со вторым.
Доктор Кендрик невесело улыбнулась.
– На что еще жалуетесь?
Уок уставился за окно. Хорошо, что вид такой красивый – можно прикинуться, будто им любуешься, а самому обдумать, какие подробности для докторских ушей, а какие – нет. Определенные проблемы при мочеиспускании и опорожнении кишечника. Гораздо более серьезные проблемы – со сном. Кендрик заверила, что это нормально, посоветовала сбросить вес, сесть на диету, увеличить дозу лекарств, начать принимать «Леводопу». Ничего принципиально нового. Уок не из тех, кто слепо следует наставлениям врачей. Свободное время он проводит в библиотеке. Проштудировал гипотезу Браака[14], изучил все шесть стадий и даже прочел биографию самого Джеймса Паркинсона.
– Вот хрень! – Вырвалось само, и Уок тотчас вскинул руку. – Извините, доктор. Я обычно не сквернословлю.
– Хрень полнейшая, – согласилась доктор Кендрик.
– Нельзя мне работу терять. Нельзя, и точка. Я людям нужен. – (Ой ли? А не много ли он на себя берет?) – И вообще, пока проблемы только с правой стороной, – добавил Уок. Солгал, разумеется.
– Есть анонимная группа, – сказала доктор Кендрик.
Уок поднялся.
– Прошу вас, мистер Уокер.
Она протянула буклет, и Уок взял его.
Дачесс сидела на песке. Обняв колени, следила за братом. Робин бродил в полосе прибоя, по щиколотку в воде. Ракушки собирал. Оба кармана уже набил, да только в основном осколками, а не целыми ракушками.
Поодаль, слева, развлекались ребята из ее школы. Девчонки в купальниках; азартная игра в мяч. Воздух звенел, но ни смешки, ни выкрики не задевали Дачесс – они плыли мимо. Дачесс умела уходить в себя, и неважно где – на людном пляже или в классе. Талант привалил от матери, но прогрессировать Дачесс ему не давала, много сил на это тратила. Потому что Робину стабильность нужна, а не сестра-мизантропка, которая прется по дерьмовой своей жизни, куксясь, щерясь и толкаясь локтями.
– Еще одну нашел! – объявил Робин.
Дачесс встала, пошла к нему. В первое мгновение вода показалась ледяной. Бесконечный скалистый пляж – хоть вперед гляди, хоть назад. Дачесс поправила брату панамку, потрогала предплечья, уже нагретые солнцем. Денег на лосьон у них не было.
– Смотри не обгори.
– Не обгорю.
Дачесс включилась в поиски. Вода была прозрачная, Дачесс почти сразу заметила плоского морского ежа. Взяла, показала Робину. Мальчик расцвел улыбкой.
А потом он увидел Рикки Тэллоу и бросился навстречу, и они, двое чудиков, крепко обнялись.
– Здравствуй, Дачесс.
Лия Тэллоу.
Вот бы у Стар было такое лицо – простенькое, милое. Обыкновенное. С таким лицом не поют ночами в барах, не отклячивают задницу, не трясут сиськами. Про такую женщину сразу все понимают: она – мать. И не пялятся на нее, даже когда она по пляжу идет.
– Нам пора домой, Робин, – сказала Дачесс.
Брат сник, но промолчал.
– Можешь оставить Робина с нами, Дачесс. Мы его потом привезем. Адрес напомни только.
– Айви-Ранч-роуд, – ответил вместо Дачесс отец Рикки.
Седые, сильно отросшие волосы, мешки под глазами. Дачесс нечасто видела мистера Тэллоу, но раз от разу мешки эти казались темнее и тяжелее.
Лия сверкнула взглядом на мужа.
Он отвернулся. Вывалил из мешка игрушки – целый пляжный набор. У Робина глазенки загорелись, однако он ни словечка не произнес. Дачесс знала: Робин не попросит купить ему лопатку или ведерко. Потому что уже догадывается. Лучше б просил, даже клянчил – маленький, стойкий ее братик. Лучше б он клянчил, чем глядеть вот так, молча.
14
Гейко Браак (р. 1937 г.) – немецкий врач, ученый. В 2003 г. выдвинул и подтвердил на животных теорию о вирусном происхождении болезни Паркинсона и описал шесть стадий ее развития и прогрессирования.