Страница 25 из 27
– Когда она впервые оказалась в доме Ханаанском, я решил, что произошла ошибка. Вы знаете, что я был на Родосе, хотел увидеть тамошнее чудо, но я не хотел смотреть на женщину, чтобы не оказаться заинтересованной стороной. Узнав, что она некромантка, я дал согласие. Она стала моей ученицей. Ей было под тридцать, насколько я помню. И я знал, что она больна, но не представлял, насколько все плохо, пока Лавдей не ввела ее. Выглядела она так, будто хотела забить нас всех до смерти, и еле могла идти… я хотел поцеловать ее в знак приветствия, а она сказала: «Господи, я не смогу поцеловать тебя в ответ. У меня получилось идеально накрасить губы, и я не хочу смазать помаду».
Странный ликтор коротко засмеялся, потом откинул голову, и ты впервые увидела его вполоборота. Он был очень бледен сероватой, влажной бледностью, подчеркивавшей все выступы черепа. Тонкие нетерпеливые морщинки пролегли под набрякшими глазами и глубоко врезались в кожу у рта. Он выглядел старше, чем выглядел твой отец в год, когда умер. Лицо было надменным, длинным и породистым, а нос – огромным и горбатым. Сейчас ликтор смотрел на императора с выражением невыносимого страдания.
– На самом деле не получилось. Помада была у нее на зубах.
Мерсиморн пробормотала достаточно громко, чтобы это услышали все:
– Конечно, Августин, ты не мог этого не заметить.
А Августин добавил высоким, хорошо поставленным голосом:
– Да, я вспоминаю… Господи! Как летит время! Жуткое было дело. Ее прислали живую, и никто из нас, кроме тебя, ничего не мог сделать. Она принадлежала к первому поколению или ко второму?
– Второму, – ответил бог, – самое начало второго. Мы экспериментировали с Шестой установкой. Некоторые Дома были еще пусты.
– Нет, – вмешалась Мерсиморн, – установка уже работала, потому что Валанси и Анастасия уже были с нами.
Император щелкнул пальцами, как будто она запустила какую-то вспышку нейронов.
– Да, ты права. Мы все ее тогда встретили. Все шестнадцать… и она вела себя так, как будто ее на свадьбе приветствовала целая куча нудных кузенов. Я с трудом держал лицо. Когда вы видели ее в последний раз?
Вопрос прозвучал внезапно. Оба ликтора замолкли на мгновение, а потом тот, кого назвали Августином, ответил:
– Недавно. Десять лет назад. Я сказал, что она становится отшельницей, и она повела себя так, будто я полный идиот… но она была в добром расположении духа.
– Цитера очень хорошо умела создавать нужное впечатление, – сказала Мерсиморн.
– Тебе виднее, – рассеянно ответил Августин.
Этот диалог не успел развиться, потому что император надавил:
– А ты, Мерси?
Ты снова услышала скрежетание зубов. Потом святая радости сказала бесцветным голосом:
– Почти двадцать лет назад. Она слишком много смеялась.
Все трое замолчали, стоя на коленях у алтаря. Лежавшее перед ними тело уже не могло засмеяться. Августин спросил:
– А кто-нибудь помнит ее имя? Настоящее имя Дома? Оно вообще существовало?
– Гептан? – предположил император, но Августин не согласился.
– Нет, это Лавдей. Мы забыли! Очень странно. Кто вообще мог подумать, что такое можно забыть?
Мерсиморн встала. Заправила волосы за уши, открыв обманчиво безмятежное овальное лицо, и обошла алтарь. Завела руки за спину, будто боялась до чего-нибудь дотронуться. Посмотрела в мертвое лицо Цитеры с напряжением, которое по-своему было хуже нежности. Как будто она хотела чего-то от трупа, как будто могла добиться чего-то одной силой желания.
– Зовите ее Цитерой Гептан. Она хотела, чтобы ее так называли. Тогда это казалось мне невыносимым и мерзким, и сейчас мне это кажется невыносимым и мерзким, но она так говорила… Я только один раз видела, как она плакала, – добавила Мерси торопливо, – на следующий день. Когда мы объединили все наши исследования. Когда она стала ликтором. Я сказала, что альтернативы не будет, а она сказала…
Тут она осеклась. К счастью, она не посмотрела в твою сторону. Августин смотрел в пол, скромно скрестив руки, как будто пытался выразить уважение, а император смотрел на Мерси. Ты видела только его затылок и перламутровые листики вперемешку с детскими пальцами в волосах. Свечи бездумно освещали всех.
– И что же она сказала? – спросил он.
Ликтор какое-то время молчала. Потом кашлянула и ответила:
– Она сказала, что у нас был выбор. Что мы могли остановиться.
Князь Неумирающий спрятал лицо в ладони. Стилус выпал из его кармана и покатился по полированным черно-костяным плиткам. Впервые он походил на смертного. Человеческая сущность показалась – и исчезла, как будто пробежала тень.
Августин вдруг заметил невпопад:
– Чего же тут мерзкого? Я бы сказал, что ей повезло. «Ци-те-ра Лав-дей», очень легко произнести. В моем имени возникла бы аллитерация, которой я бы не вынес.
– Я бы так сказала, – продолжила Мерси, как будто Августин не произнес ни слова, – я никогда не плакала по Лавдей Гептан. В своей жизни она совершила один хороший поступок, и она это знала.
– И все же скажи про нее хорошо, – велел император, не отнимая рук от лица, – ради бога. Про них обеих.
Августин протянул руку и сжал плечо человека, который стал богом, и бога, который стал человеком, но все еще взывал к самому себе. Потом ликтор поднялся с кряхтением, как будто ему больно, и подошел к изножью алтаря. Теперь ты разглядела, что он был высок и не особенно внушителен, но в линиях его лица было что-то, далекое от реальности. Как будто однажды он смотрел на нечто ужасное, и оно навсегда запечатлелось на его щеках и лбу. Он откинул в сторону полу радужного плаща и заткнул большие пальцы за ремень элегантных брюк. Белый плащ красивыми складками лег на плечи.
– Цитера была великолепна, – просто сказал он. – За десять тысяч лет я не слышал от нее дурного слова, разве что в шутку. Она любила нас беззаветно. Всех нас. Это говорит одновременно о ее терпении и о ее огромном сердце. Она была достойным ликтором и любимой дланью. И если Лавдей даровала ее нам, то господь благословит Лавдей.
Мерсиморн опустила руку на алтарь, рядом с маленькими тугими розами. Ей пришлось сильно напрячься. Голос ее зазвучал странно:
– Она бывала жуткой маленькой дурочкой. Но обычно она была очень милой маленькой дурочкой, и она не заслужила такой смерти.
Она медленно перевела взгляд, в котором бушевал сонный ураган, на скамьи, то есть на вас с Иантой, и дернулась.
– Дети проснулись.
Принц Милосердный вывернул шею и увидел, что вы, дети, действительно проснулись. Он встал – вот он, ужас из ужасов – и двинулся к вам по проходу. Он смотрел на вас обеих, будто рад был вас видеть, как будто рад был видеть даже Ианту. Дикие первобытные глаза с белым кольцом вокруг радужки будто бы смягчились. Он протянул вам руки. Ты не могла ему отказать, у тебя не было такой возможности, твое тело отреагировало задолго до твоего разума. Плоть твоей плоти принадлежала богу. Держа твою руку в шуйце, а руку Ианты в деснице – Ианта протянула ему левую руку, а не бесполезную правую, он сказал:
– Добро пожаловать домой. Подходите ближе. Мы прощаемся… мы привыкли прощаться.
Он подвел вас с Иантой к алтарю, как на заклание. Вы опустились на колени на черно-бежевые плитки, где раньше стояли другие ликторы. Мерсиморн не удостоила вас взглядом, а вот странный ликтор, которого звали Августином, поглядел на вас. Повесив внушительный нос, он спросил:
– И кто из девочек ее прикончил?
– Это не имеет значения! – резко ответил император.
– Я не ставлю это им в вину, это невозможно. Поверьте, если уж она сделала выбор, ее бы никто не остановил. Ненавижу гадать… обе! Как забавен этот старый мир, – одобрительно заметил он.
Ликтор отошел от засыпанного цветами тела Цитеры и присел в трансепте рядом с Иантой.
– Меня зовут Августин из Первого дома, святой терпения, ликтор Великого Воскрешения, первый палец на руке, служащей Царю Неумирающему. За все свои грехи я буду вашим старшим братом. А вы кто такие, мои голубки?