Каштановый прииют

Вильям почувствовал, как брови начинают ползти наверх. Это был совершенно другой голос, другая интонация. Говорящий человек полностью контролировал речь, он хорошо помнил всё, был эмоционален, последователен, описывал детали, отходил от темы. Было слышно, что он вымотан и истощён, но это совершенно не тот пациент, который сидел перед ним.

— Вы пытались самостоятельно принимать препараты или бороться с этим состоянием?

— Нет… Вы знаете, я так люблю кофе, а сейчас тошнит просто от всего. Насильно всовываю еду. Я, если честно, сначала не хотел сюда приезжать, родные настояли. Надеялся, что всё пройдёт… Но, в общем, я здесь.

— У вас уже были подобные состояния?

— Нет. Я скорее впадаю в ярость. Знаете, такой… Вспыльчивый человек. Но я обычно не кричу.

— Вы держите в себе свои эмоции?

— Можно и так сказать.

— Может быть такое, что этот эпизод с нападением на картину был последней каплей?

— Да, я долго копил. У меня выдался ужасный год. Очень много сорванных заказов. Вы же знаете, обстановка финансовая нестабильная, коллекционеры и музеи пытаются зажать бабки в кулак, не тратиться на реставраторов на стороне… В общем, я последние полгода в эмоциональной и финансовой яме.

— Вы считаете, это связано только с работой? Не было ли конфликтов в семье?

— Нет, у меня с мамой прекрасные отношения. Брат вообще в Манчестере, мы с ним по телефону только общались последние несколько недель… А сам я не женат, детей нет. Последние полгода я жил с мамой в Ливерпуле. Она тяжело переживала смерть папы, пытался её поддержать.

— Как часто вы общаетесь с друзьями, родными? Высказываете ли им свои переживания?

— Ну… Не очень часто. Я не люблю делиться негативом, знаете… Я как будто обязываю человека переживать за меня. Вам-то я за это деньги плачу, а та… — Дитмар мялся, шуршал чем-то. — Я принёс то, о чём вы просили.

— Это хорошо, это поможет отследить ваше состояние в течение года.

Вильям вытащил из конверта фотографию и провёл по ней пальцами. На фото Дитмар в клетчатой шведке, джинсах, в очках. Сидит как будто верхом на барном табурете, наверняка какое-то мероприятие. Дитмар выглядит расслабленным, но на самом деле это была усталость и скука. Но не было ни одного признака нервозности или чего-то из того, что он видел в Дитмаре из приюта, да даже того, что услышал на кассете. Миловидный молодой мужчина, интересный, из тех, что могут или нравиться, или не нравиться, пройти мимо, не заметив, трудно. Нет болезненности, как на фото из карты. Взгляд уставший, он не очень доволен пребыванием на мероприятии, но не более того. В глазах ни намёка на надвигающуюся бурю. Очки спущены на кончик носа, чтобы смотреть в объектив ровно. Расслабленная поза, голова чуть запрокинута, он открыт и взаимодействует с фотографом. Он явно позирует, это не фотография на отвали. Вильям почесал кончик носа. Похоже, стоит нырнуть ещё глубже, в ещё более далёкое прошлое. И кто может знать точную причину, как не родные. Дитмар часто говорит о маме, вот к ней и стоит обратиться.

Тихо. Нет, не тихо, гулко. Как будто вода, и в ней что-то воет. Коридор, нескончаемый, и в конце открытая дверь куда-то в пустоту. Туда, туда нужно. Что-то тянет назад, воздух как вода, вязкий, не даёт двигаться. Ну же, ну же, быстрее. Дверь начинает закрываться, не успевает… Нет! Успеет. Рывок. Вспышка.

Швыряет об землю с силой. Больно, всё ломит. Где? Что? Лес, красный, красная луна на небе. И так тихо… Здесь нет ничего живого, здесь всё сдохло. В траве, слишком высокой, почти по грудь, едва видна тропка. Куда? Туда? Идёт тихонько, боясь дышать. Обходит пересохший ручей, перепрыгивает через огромные брёвна. И замирает. Под опавшими листьями впереди видно челюсти. Нужно посмотреть, что там… Кидает камушек и челюсти с лязгом захлопываются, обнажая капкан с человеческими зубами. А чуть впереди человек. Огромный, слишком большой. Лежит в капкане мёртвый. И мушки жужжат, назойливо, монотонно, то громче, то тише. И обойти его никак. Пытается перелезть через труп, не смотря в лицо, но босая нога оскальзывается в крови, и он вскрикивает. Труп смотрит на него пустыми глазами. Труп Хьюго.

— Нет, нет, нет… Это не я виноват, это не я, он жив, жив.

Быстро бежит по тропке подальше от тела, от жужжания мух, но останавливается. Впереди смерть. Её гниющий запах доносит ветерок. И тот труп только начало. За что? Почему? Что он сделал не так в этой чёртовой жизни? Жужжание превращается в гул, как от поезда, и буквально сносит его с ног.

Утро выдалось на удивление спокойным. Если вообще можно так сказать, глядя на полупустой приют. Вильям стоял за стойкой в комнате отдыха и осматривал оставшихся пациентов. Только сейчас он заметил, что Дитмар действительно на фоне остальных выглядит отлично, даже более чем. Да, он слегка расторможенный, но гораздо лучше, когда пациент что-то увлечённо рисует, чем когда сидит и смотрит в телик. Что-то есть в этом удручающее. Медбрат Лукас внёс поднос со стаканчиками. В них лежали горстки таблеток, разноцветных, как леденцы.

— Давай я отнесу Дитмару сам, хочу с ним поговорить.

— Конечно, пересчитай таблетки у него и распишись.

Вывалив на ладонь четыре цветных драже и одну капсулу, он расписался в журнале и пошёл к Дитмару. Присев перед ним за стол, он широко улыбнулся и слегка наклонился, протягивая таблетки.

— Доброе утро.

— У кого как.

— Вас сегодня ночью опять беспокоили?

— Ну… — Дитмар забрал стаканчик с таблетками и опрокинул в себя, откидываясь на спинку стула. Вильям бросил взгляд на рисунок и замер. Это ещё что такое?

— Дитмар… А что вы нарисовали?

— Это… Ах, это мой друг. И он идёт по коридору, за вами. Он сказал, что хотел отвести вас, но вы не пошли, — Вильям вспомнил, как его что-то взяло за руку, и тут же прошибло в холодный пот. На рисунке был не мужчина в шляпе и пальто. В тёмном пространстве друг напротив друга стояли двое. Его самого в узнаваемом белом пиджаке держал за руку монстр. Белый, как будто искрящийся, как помехи в телевизоре. И с искажённым лицом с одними глазами, скорее даже дырами. Его морда была в миллиметрах от лица Вильяма, он пристально всматривался в него. Стало очень неуютно. То есть, это нечто так близко, настолько? Если Дитмар действительно видит то, что Вильям чувствует, то так бы и он сам сошёл с ума. Какой кошмар.

— Ваш друг выражается неясно. Я готов идти за ним, если он будет убедителен.

— Вы помните. Для этого вам нужно тронуться, — Дитмар заговорщически заулыбался, как будто говорил о каком-то секрете. И Вильям понимал, о чём он. Но готов ли он пожертвовать разумом, чтобы разгадать эту шараду? Нет. Пока, по крайней мере.

— Не обещаю, но постараюсь. А пока прошу меня простить.

Дитмар кивнул и вытащил из-под рисунка другой. На нём Вильям узнал себя. Дитмар рисовал не каляки-маляки, как многие пациенты. Портрет оказался потрясающе реалистичным. И Вильяма это не радовало. Потому что на этом портрете он видел смятение, видел боль, страх. Вот как его видит Дитмар. Это печально, потому что Дитмар не находит в нём опору, спокойствие, твёрдость. Но в последнее время он и сам в себе этого найти не мог. И не понимал, куда всё делось, что случилось? Всегда, даже в самых поганых случаях, он умел держать себя, быть сильным. Но казалось здесь он отравился ядом, который пропитал всё отделение. Имя ему страх.

Дождавшись обеда, он сдал смену Харви, ещё одному психотерапевту отделения, и пошёл вниз. В голове засела нехорошая мысль. Вильям думал о таблетках, о том, что они не помогают, что нужно выписать новые и вдруг подумал, а может у Дитмара тоже есть такая таблетка? Та самая, которая может что-то решать? На его счастье, память у него отменная, выписав себе в блокнот названия лекарств Дитмара, он помнил их и сейчас наизусть. А теперь нужно придумать убедительную причину для этой глупости. Наконец дойдя до окна выдачи фармацевтического склада, он откашлялся и постучал в стекло, пытаясь придать лицу хоть сколько-нибудь приветливое выражение.