Каштановый прииют

— Не переживайте так. Вас таких немощных с проблемами с руками половина отделения. Начиная с профессора, заканчивая медсестрой чёрненькой. Так что пока что подозреваем мы не только и не столько вас. У вас такое лицо всегда. Мне кажется, если вам в этот момент показать кровь — вы в обморок упадёте.

— От вида кишок наружу не упал, а тут упаду?

— Мы уже проверили вашу работу в Бетлеме, прекрасно всё знаем. Не перетягивайте одеяло на себя.

Вильям кивнул, вытер руки протянутой салфеткой и вышел в холл первого этажа. Он прекрасно знал, что подозревают именно его, детектив могла вилять куда и как захочет, но у неё на лице было написано, что она о нём думает. Неблагополучное детство, секта и мать-шизофреничка ему очков ещё ни разу не добавляли. И верить в то, что он это всё проработал и помахал ручкой, никто не стремился. Да что уж говорить, лёгкий триггер — и вуаля, опять нервный тик, опять невроз, опять какая-то неадекватная реакция. Выйдя на улицу, он поправил воротник пальто и пошёл вниз к жилому корпусу. Почему-то внутри не было никакого раздрая, как после смерти Луиса, наоборот, голова изо всех сил пыталась продумать, как это могло произойти. Не с точки зрения высокой морали, а чисто технически. Мелиса худая, может, в этом и есть часть разгадки. Луис крупный, он умер прямо в отделении, а вот её можно было куда-то затащить. Как, кто? Почему ни криков, ни сопротивления? Никаких сомнений, что тайные ходы именно в коридоре с палатами, не осталось. Уже подойдя к корпусу, Вильям оглянулся на приют. Он возвышался на холме, как дворец. И, как и в любом другом дворце, в его стенах хранились потайные лазы, комнаты, наверняка были какие-то укрытия или сейфы. Даренн Шенн был богат настолько, что в те времена ни одна жадность не могла об этом мечтать. Богатые люди эдвардианской эпохи бредили идеями тайных культов, медиумами, досками Уиджа, в старых домах всегда есть тайные комнаты или хотя бы шкафчики для алтарей или занятий магией. Здесь тоже должны быть. Нужно срочно их найти. От мыслей его отвлекли чьи-то шаги. Не поздновато для прогулок? По аллее выше, в глубь сквера шёл мужчина с зонтом-тростью, явно просто дыша воздухом, чтобы лучше спалось. Он зашёл за дерево и… исчез. Мотнув головой, Вильям быстро зашёл в общежитие.

Уже сидя в комнате, он снова теребил блокнот, пытаясь хотя бы выделить десяток тех, кто имел доступ. Это должен быть кто-то, кто тут давно, чтобы знать, где могут быть тайные комнаты. Ликка говорила, что на третьем этаже были комнаты для коллекций, трофейные и летние спальни. Эдакий этаж для хобби. Знать бы, увлекался ли мистер Шенн оккультизмом, если да, то третий этаж логично подходит для таких делишек. Но проблема в том, что всё это началось именно с его приходом, до этого убийца сидел как мышка под плинтусом. Тревожил пациентов, запугивал, с применением силы, но не более. Что произошло с его приходом сюда? Кто мог их убить? Слишком много возможных подозреваемых. Вильям медленно перебирал в голове всех, кто имел доступ в отделение. Хватка убийцы слишком характерная, как отпечаток пальца. Только вот по удивительно странному стечению обстоятельств, в отделении оказалось слишком много людей с одним отпечатком. У профессора Форинджера ревматизм, у мистера Монтгореми синдром карпального канала, Лэри себе пальцы на правой руке ящиком стола вывихнул так, что ручку держать не может до сих пор, у Кристи парестезия, она сама на дежурстве жаловалась… Даже Ликка могла это сделать, она держит ручку в кулаке, отчего у неё просто отвратительный почерк. Даже Вильям мог. Он уверен в том, что он этого не делал? На сто процентов или так, слегка? Вильям тряхнул головой, чтобы выкинуть из головы дурные мысли. И как раз кстати кто-то постучался в дверь. В щёлочку просунулась голова Ликки.

— Можно?

— Заходи.

— Я просто… Она так долго тебя мурыжила?

— Это ещё что, там Лэри остался.

— Я надеюсь, что он выгребет, он очень сильный, слабый бы уже поломался, а он держится молодцом… Вили… — Ликка присела перед ним в кресло и запустили пальцы в волосы. — Как ты… Как ты всегда понимаешь, что, где и куда? Ты так… как будто предсказываешь. — Вильям в ответ невесело хмыкнул и отложил блокнот.

— Знаешь, когда всю свою жизнь прожил с садисткой, которая била до потери сознания и переломов, начинаешь видеть малейшие изменения в поведении, такие тонкие детали, которые не заметили бы большинство людей, чтобы предсказать очередной приступ ярости и успеть спрятаться. Да, я вижу, но это не дар, а проклятье. Оно помогает работать, но не помогает жить, — Ликка присела к нему поближе и положила руку на плечо.

— Мать?

— Да.

— А… Что с ней сейчас? — Вильям равнодушно пожал плечами и выпрямился. Она винила его, беззащитного пацана, во всех своих бедах, видела в нём мужчину, с которым тогда переспала и всё время об этом напоминала. Поэтому никаких чувств он к ней не испытывал уже давно, за что был безмерно благодарен своему психотерапевту.

— Она умерла как раз перед тем, как я подал запрос сюда. Я потому и решил сюда уехать, наконец стал свободен.

— Да уж, самые страшные люди почти всегда родственники. Прости, что завела эту тему…

— Ничего страшного, последние несколько лет она провела в психбольнице в параноидальном бреду, после того, как попыталась меня убить. Мне, если честно, даже всё равно, как её там похоронили, дал деньги, и всё. И дом скоро должны купить, как раз сделка идёт, на этой неделе мне отдадут оставшуюся сумму, и я там больше не живу… Воспоминания о ней постоянно появляются во снах, не дают нормально спать. Знаешь, мне даже не удаётся вспомнить о ней ничего хорошего, хотя, по словам дедушки, она до моих шести лет была действительно хорошей мамой, у меня была нормальная жизнь… Но потом она попала в секту. И наша жизнь полетела с высокой горы нахрен, — Вильям потёр глаза рукой. — Прости, что гружу тебя…

— Ничего страшного. Знаешь, психотерапевты не могут быть на сто процентов ментально здоровыми, ну нет идеально здоровых людей. А вам ещё приходится пациентов вывозить, — Ликка нахмурилась и положила руку ему на плечо.

— Я знаю. Детектив нас испытывает, думает, что убийца не выдержит и выдаст себя под давлением. Вот только если ты не преступник… Это так давит… Самое плохое, что… Что я не могу оградиться, не могу, у меня все спасательные механизмы работают не на защиту, а на нападение. Я не могу закрыться от неё, я начинаю нападать, на неё, и… На себя. Я жру себя сам, подозреваю себя сам, мне и её давление не нужно, — Вильям закрыл лицо руками и прерывисто вздохнул. — Мать… Она привела меня в секту, чтобы беса изгнать, потому что я не хотел с ней молиться. И пастор, выслушав историю рождения, решил, что я антихрист. Ты себе даже представить не можешь, что я пережил. Она научила меня во всём винить себя. В любой прихоти сектантов я был виноват сам, потому что я, дрянь такая, вообще родился. Дед, её отец, приезжал часто, но для него всё было благочестиво, протестанты, ничего больше. А потом он увидел, что у меня пальцы на руках сломаны и воспалены от нелечения, и забрал меня с собой. Как я потом узнал, пока я жил у него, она лечилась в больнице. Ей стало лучше. Я даже приезжал к ней на чай, не из любви, а чтобы проверять, пьёт ли она лекарства, лечится ли, дед просил, всё было нормально. Но потом у неё случился рецидив, и вместо того, чтобы пойти в больницу, она пошла к пастору. И когда я приехал её проведать, меня огрели по голове и увезли на какую-то ферму. Мне повезло, что мои крики услышали соседи, хоть до них и был километр. Так я орал… Пастора посадили, её отправили на принудительное лечение. И лучше ей уже не становилось, она окончательно торкнулась, я приезжал к ней один раз, просто посмотреть ей в глаза. Она бросилась на меня, орала про дьявола, что он захватил моё тело, и убил её сына… Короче, больше я её не видел и даже не вижу смысла изображать скорбь. Нет. Она устроила мне ад на земле, пусть теперь горит.

— Поговори с главврачом о своих подозрениях, о том, что говорит Дитмар. У него больше ресурсов, может, он сможет тебе помочь, сам начнёт что-то копать. В конце концов, эта детектив сейчас у нас у всех на голове сидит. Она подозревает всех. И меня тоже, я чувствую. Хотя, может, она просто хочет, чтобы мы именно это и думали, чтобы боялись не так дёрнуться. Тебе нужна помощь, тебе нужна опора.