Каштановый прииют

— Почему?

— Он пытается нас спасти. — Вильям вздрогнул. Он вспомнил, что в тот самый момент, когда умирал мистер Бейкер, его что-то повалило на пол и звало в тот коридор. Что за чушь? — Но как? Нет у нас шанса, мы уже всё…

— А разве врачи не могут помочь?

— Нет. Иначе вы окажетесь здесь, — Дитмар постучал пальцем по столу. — С этой стороны стола. Вы не знаете, за что берётесь.

— Знаю. И я не боюсь, — Несколько секунд глаза в глаза. Дитмар подслеповато щурился, рассматривая его лицо и наконец ухмыльнулся на один бок.

— Если вы хотите добраться… До сути, вам нужно довериться. Мой друг проведёт вас туда. Но вам придётся сначала оказаться на моём месте. И тогда вы увидите то, чего не видите. Понимаете?

— Да, мне нужно немного сойти с ума, чтобы добраться до правды, — Дитмар закивал с воодушевлением.

— Да-да. А ещё… У меня нет времени. Я… Я хочу встретить Рождество. Пожалуйста.

— Я буду рядом с вами. Я не ваш предыдущий врач, я не брошу ничего на полпути, — Вильям аккуратно накрыл рукой пальцы Дитмара, сжатые на краю стола. — Мне некуда отступать.

— Я добуду. Я достану подсказку для вас. Если обещаете меня слушаться.

— А теперь по порядку, что у вас болит?

— Вот это. — Дитмар задрал рукав. Снова синяк от пальцев. И на шее тоже. Да кто это делает, если не Дитмар? — Я плохо вижу, я боюсь…

— Вы носили очки?

— Да. Я не вижу того, что хочу… И сердце колотится…

— Я могу посмотреть на синяки?

Дитмар на секунду замер, прикусил губу и кивнул. Вряд ли это что-то даст, но, в конце концов, каких-то идей у него самого нет вообще. Обойдя стол, Вильям поднял Дитмара с кресла и принялся осматривать кисти рук. Если он наносит все эти повреждения сам себе, значит, должны остаться следы. Но руки Дитмара оказались очень слабыми. Он даже не смог как следует сжать пальцы Вильяма, когда тот попросил. Задрав рукав, чтобы рассмотреть синяк на запястье, он покачал головой. Не с такими слабыми пальцами ставить такие синяки. Вильям аккуратно развернул руку Дитмара и замер. В синяке было видно пятерню очень отчётливо. У человека явно железная хватка, он очень сильно может сжать пальцы. И из-за этого было видно чёткий отпечаток кое-чего очень интересного. Кольца. На указательном пальце. Получается правая рука и кольцо. Рука не была похожа на женскую, слишком широкая ладонь. Хотя кто знает. Интересно, осматривали ли судмедэксперты Дитмара, эти синяки явно могут многое сказать. Жестом попросив Дитмара задрать голову вверх, Вильям аккуратно оттянул ворот пижамной рубашки. Тоже чёткая пятерня. Пока Дитмар не видел, он аккуратно приложил свою руку к отпечатку. В принципе, руки примерно такого же сложения, может, слегка длиннее пальцы. На второй руке тоже синяк от пальцев, его волокли куда-то за руки. Почему, если Дитмар говорит, что всё происходит почти каждую ночь, он молчит? Он очень нервный, чуть что — и крик. Неужели его настолько запугал некто, что он боится даже звук издать, привлечь внимание?

— Дитмар, почему вы не зовёте на помощь?

— Я… Я боюсь.

— Вас так запугали? — Дитмар поднял лицо и впервые посмотрел глаза в глаза, прямо, открыто.

— Я боюсь за вас. Врачи не виноваты. Никто не должен пострадать из-за меня.

— Но тогда страдаете вы сам.

— Я знаю. Я… привык.

Вильям едва сдержался, чтобы не втянуть воздух сквозь зубы. Потому что только что он понял одну важную вещь. Дитмар — это его отражение. Как он боялся идти в полицию, как боялся жаловаться соседям, даже деду… Потому что свято верил в то, что всех их тут же покарает нечто свыше, молнией в темечко шибанёт. Не сдержавшись, он ободряюще положил руку Дитмару на плечо, и тот, сначала вздрогнув, измученно улыбнулся.

Когда Дитмара забрали санитары, Вильям уже знал, что пропал. Врачам нельзя вовлекаться в процесс лечения, никогда и ни при каких обстоятельствах. Это было обязательное правило, потому что, вовлекаясь, ты начинаешь рисковать собственным разумом, собственным психическим здоровьем, принимая всё на себя. Их учат не бежать туда, где есть умирающие, не зная обстановки, потому что ещё один умирающий никому не нужен. И что теперь делать, как с этим дальше работать? Он не сможет отстраниться от Дитмара, уже не сможет. Тяжело, в голос выдохнув, он закрыл лицо руками, пытаясь понять, что делать дальше.

Он не знал, сколько просидел в этой позе, когда наконец решился. Ему нужно поговорить с профессором обо всех своих догадках касательно Дитмара и убийцы. В том, что между ними есть связь, Вильям не сомневался ни секунды. Быть может, мистер Форинджер, как основатель проекта и тот, кто в принципе имеет гораздо больше опыта, сможет подсказать что-то дельное. Профессор открыл дверь почти сразу, не сидел за столом. Усталым взглядом окинув Вильяма, вздохнул и протянул руку.

— Вы пришли отдать карточку?

— И да, и нет.

— Вы хотели со мной поговорить? — Профессор Форинджер слегка нахмурился и открыл дверь пошире, пропуская Вильяма. — У вас есть вопросы по лечению? Я знаю, после того, как умер мистер Бейкер, Дитмар в очень угнетённом состоянии, он и без того зажат… — тяжело опустившись в кресло, он слегка поморщился.

— Мистера Бейкера убили, — профессор выдохнул сквозь зубы и прикрыл глаза рукой.

— Я знаю. Если бы он просто повесился, над моей головой не висела бы как дамоклов меч эта детектив Воловски. Ужасная гарпия, вцепилась когтями и рвёт мою документацию в клочья. Бедный Лэри уже трижды давал показания. Ему самому после этого психотерапевт понадобится.

— Я хочу поговорить о Дитмаре. У него синяки. У единственного из всего отделения. Синяки от насилия. — Профессор отхлебнул чая. Было заметно, как ему некомфортно держать чашку дрожащими пальцами. А уж про ревматизм и говорить не стоит, он скрючивал ему пальцы ужасным образом и заставлял подниматься на грузовом лифте, а не по лестнице. Поэтому Вильям и не боялся разговаривать с ним об этом, профессор не смог бы ни задушить мистера Бейкера, ни так калечить Дитмара физически. — Нет никаких признаков селфхарма. Он, наоборот, очень аккуратный. И ходит он твёрдо достаточно, чтобы не падать.

— Вы считаете, что Дитмара кто-то бьёт из персонала?

— Я уверен в этом. И я хочу, чтобы у него взяли анализ крови общий и на токсины. Он жалуется на самочувствие, но травмы поверхностные, чтобы у него болело внутри. Я думаю, что… Это может быть яд.

— Час от часу не легче… Я и сам подозреваю, что в отделении кто-то намеренно ухудшает состояние пациентов. Но я не могу дать никаких нормальных объяснений. Я уже брал анализы кучу раз и каждый раз непонятно что, воспаление, а чего — не понятно, — мистер Форинджер прикусил губу и нахмурился. — Дитмар очень нервный, он изначально был слишком впечатлительным, шарахался от зеркал. И, как вы видели, он очень сильный, чтобы вырываться у санитаров. Но даже после того, как его скручивают, у него остаются синяки. Я заметил синяки на шее уже давно. Но никакого объяснения им нет. Я думаю на селфхарм, но, как вы сами видите, и этому подтверждений нет. У него нет столько сил, чтобы оставлять такие повреждения, он физически не может так сжать руку.

— Но откуда-то же синяки появляются.

— Один из врачей до вас говорил, что они появляются после ночи, как будто его кто-то ночью таскает. Это всё ещё что… — профессор поджал губы и отвернулся в стену. — Однажды утром он вышел из палаты с таким синяком на пол-лица, что я побоялся, что на меня в суд подадут, что не уследил. Я тогда думал, что Дитмар в кошмаре с кровати упал, но… Потом уже я понял, что кто-то отвесил ему пощёчину. Я тогда сам взялся дежурить по ночам. Но знаете… Ничего. Вообще ничего, как будто надо мной смеются. Только другой врач в смене — и пожалуйста, опять синяки.

— То есть, вы думаете, что убийца тот же, что наносит увечья?

— Я в этом уверен. Потому что это единственное логичное объяснение. Кто-то знает тайный ход, по которому попадают в отделение, и ходит так, что его никто не замечает. Мы проверяли все вентиляционные шахты, все старые трубы, человек бы туда не пролез. И этот кто-то знает меня, или даже со мной знаком, потому что при мне никогда такого не случается. Потому что я все углы носом обнюхаю, если надо. Потому что от этого зависит моя репутация и репутация этого исследования.