Каштановый прииют

— Нет, — Дитмар поджал губы, и от этого простого движения стало не по себе. Он видел, он точно знает, кто его ударил, но играет в молчанку. Этот Дитмар явно сложнее, чем просто пациенты. Он не молчаливая овца, которую можно вывести из лабиринта за руку. Он сам нарисовал этот лабиринт и знает, где выход. Но в силу болезни не может сказать правду, указать направление.

— Хорошо, можете не говорить. Но я вижу вас насквозь, — Дитмар испуганно вскинул на него глаза, и Вильям спокойно прищурился, чтобы выглядеть внушительнее. — Я готов играть по вашим правилам. Готов отгадывать ваши загадки любой сложности. Но наградой мне будет правда. Говорите как хотите, но правду.

— Да? — Дитмар наклонился к нему и заговорщически протянул руку. — Я не лгун, я никогда не вру. Запомните это. Я всегда прав, даже если не прав.

— Хорошо, — Вильям пожал руку и улыбнулся. — А теперь вам нужно спать.

Дитмар покорно кивнул и укутался в одеяло, прижимая игрушку к себе. А Вильям вышел в коридор, закрыл за собой дверь и кивнул подошедшей Ликке. Не нужны Дитмару никакие успокоительные, никакие уколы. Он не буйный. Он умный и хитрый. Но не может выразиться ясно. И у Вильяма есть возможность ему помочь быть услышанным. Уже выйдя из коридора, он услышал отдалённый шёпот. Кто-то позвал его по имени. Оглянувшись и не увидев ничего, он закрыл чёртов коридор и тяжело выдохнул. Что-то тут не так, определённо не так.

В коридоре тихо, за окнами видно параллельный административный коридор и осину во внутреннем дворе. Он не он. Он не понимает, куда идёт, что делает. Рассыпается по коридору, как пыль, разливается водой, скользит. Видит пациентов, как они беспокойно спят, заносит над ними прозрачные руки, чтобы проверить их, и слышит, как следом за ним отключаются замки. Кто-то идёт за ним, кто-то, кого он не видит. Не может обернуться, не может остановиться. Как будто это ритуал. Отпечаток ладони каждому пациенту на лоб.

Я здесь…

— Нет.

Оборачивается. За ним по пятам идёт она. Медленно, подволакивая ноги. Психбольница — её стихия.

Отпусти меня.

— Иди куда хочешь.

Пытается уйти куда-то в стену. Почему, куда, зачем? Хватает за руку, больно как никогда. Сжимает пальцы до хруста. Ногти впиваются в кожу.

Отпусти меня, сукин сын!

Коридор затапливает темнота, и в ней какой-то дрожащий, как помехи силуэт, похожий на воплощение ночного кошмара, пустого, но такого отвратительного, начинает кружить вокруг них в каком-то нелогичном танце. Ужас захватывает. Опять он один на один с кошмаром. Да почему? Почему он всегда один? Чем он заслужил? Пытается тщетно вырвать руку из её хватки, пока она в бреду кричит в лицо «отпусти меня».

— Да пропади ты пропадом, ублюдочная!

Жестокая пощёчина, во рту кровь, щека онемела, кажется, что сейчас начнёшь выплёвывать зубы. Фигура приближается, и вот перед ним только два провала, как глазницы. Кажется, что сердце останавливается. Всё.

Очередной четверг с вечерним дежурством выпал на выходной. Поэтому Вильям с самого утра уехал в Карлайл и гулял по городу. Купил одежды, обуви, зашёл в бар, заказал кофе и наслаждался днём. У него давно не было таких спокойных дней, чтобы встать спокойно, неспешно позавтракать, насладиться поездкой в хорошем авто, ходить по магазинам, выбирать вещи. Он потратился больше, чем рассчитывал, но ни о чём не жалел. Ещё немного — и дом будет продан, этих денег хватит купить тут квартиру и какую-нибудь старую машину на первое время.

Вильям вообще старался не строить долгосрочных планов, потому что это было дело неблагодарное. Все его планы не переживали даже лёгкого ветерка. Поэтому он скорее мечтал, как о несбыточном. Он не был фаталистом и в божественную сущность не верил, он считал, что человек и все, кто его окружает, сами творят жизнь. И ему хотелось как никогда наконец окружить себя людьми, которые помогут ему что-то строить, а не только разрушать. Разрушать он умел. Дедушка немного помог ему бороться со своей деструктивной сутью, но это было не так просто. Временами Вильям смотрел на пациентов экстренного и думал о том, что может занять их место. То, что он пережил, бесследно не проходит. Когда-то он вернётся в больницу, возможно, даже в приют, но уже не как врач.

Потерев лицо руками, чтобы немного разогнать тучи в голове, Вильям принялся шуршать чеками из магазинов. Новая хорошая замшевая куртка с жаккардовыми вставками и меховым подкладом, как он давно хотел, высокие ботинки, туфли, чтобы на работу ходить, несколько приятных рубашек, тёплые брюки и всякая мелочёвка вроде перчаток и шарфов с носками. Он прекрасно понимал, что радость от покупок выветривается быстро, но не у него. Привыкнув ходить по пять лет в одном и том же, бесконечно латать, поправлять, подгонять, затягивать, если болтается, он чувствовал экстаз от того, что смог купить целую кучу шмоток, которые ещё даже пахли магазином. Теперь главное сохранить этот эмоциональный подъём как можно дольше.

За окном мелькнул силуэт в чёрном длинном пальто, как призрак. Краем зрения Вильям заметил, что у этого кого-то подозрительно знакомые седые волосы, собранные в хвост. По спине пробежал холод. Это что, галлюцинации, бред преследования или они реально приехали сюда. Подхватив пакет в покупками, Вильям быстро подошёл к барной стойке, чтобы расплатиться за заказ. Лучше не проверять ничего, быстро смыться и забыть о том, что увидел.

— Вильям, какая встреча, — от этого гнусавого женского голоса его передёрнуло. Он медленно повернулся к обладательнице и поджал губы. Опять. Эта. Сука. Анелиза Милтон собственной персоной. Маленького роста девушка в бежевом пальто и широкополой фетровой шляпе чёрного цвета. Ни капли не изменилась, хотя с тех пор, как он её видел в последний раз, прошло лет семь. — Даже не поздороваешься?

— Здороваться — это желать здоровья. А тебе я бы пожелал гадюку за шиворот, — Вильям расплылся в самой неприятной улыбке, какую только мог изобразить на лице.

— Как невежливо, — она сделала шаг вперёд, явно пытаясь надавить. Не выйдет, не сейчас, когда она ниже на полторы головы и психика не воспринимает её как нечто весомое. В ответ Вильям сам шагнул к ней навстречу, нависая над ней. Это что, замешательство на лице? Приятно.

— Я отвечаю вежливостью на вежливость. Ты тоже не поздоровалась. Я так понимаю, ты тут не одна, а всей прекрасной компанией? Что, так нужен мой дом, что аж сюда приехали из Лондона?

— Не твоё дело.

— Моё. С тех пор, как я попал к вам, вы всегда будете моим делом. Я слышал, вы приходили в похоронное агентство.

— Допустим.

— И как? Понравилось с полицией общаться? — ого, какая буря эмоций.

— Мы тут не из-за тебя. Но не скажу, что рада тебя видеть в принципе. Мы хотели положить цветы, раз ты сам не приехал.

— А за что мне класть ей цветы? За то, что она меня чуть не убила трижды? Нет, пусть горит, мне не жалко. А я ещё прокляну пару раз сверху.

— Ты отвратительный человек, как так можно. Нужно прощать.

— Не тебе меня попрекать прощением. Я вызываю полицию, — Вильям со спокойным выражением лица кинул взгляд на бармена и тот тут же выставил на стойку телефон. Анелиза схватила его за руку и Вильям едва подавил желание вмазать ей по лицу так, чтобы она упала. Сколько раз он в детстве получал по голове от этой стервы, всего на пять лет его старше, а как она примазывалась к пастору, чтобы не оказаться на его месте. Наконец-то у него достаточно сил, и физических и моральных, чтобы двинуть в ответ. Но он, перехватив её руку сжал пальцы так, что она зашипела. Подтянул к себе, нависая над женщиной и поджал губы. — Ты думаешь, я благородный рыцарь, который молча стерпит? Нет, я отбитый психопат, вы меня таким сделали. Я размажу тебя по стене так, что легче будет закрасить, чем отодрать. И Кристиану передай, что если я ещё раз увижу вас неподалёку от себя, я куплю огнестрел и буду стрелять на поражение.

— Не нужно мне ничего передавать, Вильям. Пусти её, пожалуйста, — Вильям выпрямился и разжал руку. Запястье под его пальцами побелело и скорее всего будет синяк. Отлично. Кристиан стоял чуть сбоку и мял в руках шляпу. Нет, не бред, за окном он видел его. Только в этот раз он оказался уже полностью седой, без единого чёрного просвета. Молодое лицо смотрелось странно в окружении этого белёсого облака, а покрытые кучей шрамов в виде крестов руки дрожали, как у старика. А он всего на три года старше. — Я писал тебе, почему ты не ответил?