Страница 4 из 52
— Газават! Газават! Идёмте воевать за святую веру Магомета! — раздавалось повсюду, и горцы деятельно стали готовиться к предстоящей новой войне.
Тогда главнокомандующий русских войск на Кавказе, барон Розен, послал 5200 человек с 22 орудиями в Хунзах, где засели мюриды. Заняв столицу Аварии и укрепив её, он пошёл к селениям Ашильте и Ахульго, занятым горцами, штурмовал их и, наконец, подступил к Тилетлю, где лично укрепился имам с храбрейшими воинами.
Шамиль понял всё своё бессилие перед силой русских и выслал одного из своих приближённых с выражением покорности, причём, в залог мира и в обеспечение того, что он, Шамиль, не будет больше воевать с мюридами, согласился передать в руки русских в качестве заложника, или аманата, юного своего племянника Гамзата, сына сестры Фатимы и малолетнего родственника Кибит-Магомы, своего ближайшего сподвижника.
Но раз задавшись намеченной целью, Шамиль уже не мог отступить от неё и только и мечтал что о новых подвигах газавата. Едва оправившись от нанесённых ему ударов, Шамиль сумел привлечь на свою сторону, то убеждением, то силой, новые полчища горцев, построил возле разрушенного аула Ахульго новый аул, — словом, приготовился к новым битвам. И спустя некоторый период времени вновь запылала священная война на Кавказе.
В этот раз русские войска, под начальством генерал-адъютанта Граббе, осадили сначала Аргуань и взяли её. Потом, соединившись с отрядом генерала Головина, значительно увеличившим силу русского отряда, они подошли вторично к Ахульго, где укрепился Шамиль, и вторично осадили его, уничтожив по пути все аулы, занятые мюридами.
Глава 4
Нежданный гость Хаджи-Али
рачно и грозно высятся на недоступных твердынях Дагестана два суровых и диких аула Ахульго. Громадными уступами и острыми утёсами уходят в небо кавказские твердыни, всё выше и выше, всё дальше и дальше от зелёных низин в голубое царство, где плавают в светло-лазоревом эфире прозрачные облака да летают горные орлы, пернатые цари Дагестана. Значительно дальше и выше белых облаков теснятся серые громады голых, угрюмых каменных скал. А там, внизу, зияют бездны, непроницаемые и чёрные, как самая страшная, неведомая тайна, непостижимые и сурово-молчаливые, как смерть. Сотни мелких горных потоков низвергаются с диким рёвом с уступов, пробивая себе путь среди обломков скал и валунов, туда, где ждёт их с вечно неумолкаемым стоном пенящаяся и бурливая Койсу… Рыдает и мечется она, с бешеным шумом катя свои бурные воды, и нет конца этим стонам, грозно поднимающимся из глубины пропастей, а по соседству с нею притаилась тёмная Ашильда и поёт не умолкая свою боевую песнь…
Кругом всё мертво, глухо и угрюмо. Там, ниже к югу, зеленеют цветущие поля кукурузы и пшеницы, там прохладные рощи дубов, чинар и каштанов покрывают красивые склоны гор. А тут, вверху, один холодный, мёртвый камень. Кое-где только виднеются кусты карагача, нетребовательного вскормленника горной теснины, да изредка лишь попадается цепкая, ползучая, похожая на плющ архань. Казалось, сама природа позаботилась о неприступности этого горного гнезда, но жители Ахульго, точно не доверяя её защите, понастроили искусственные завалы, сложив целые груды камней на горных тропинках и взорвав порохом утёсы, чтобы сделать совсем непроходимыми пути к вершине скалы, где приютился самый аул Ахульго.
Они давно ожидали незваных гостей — русских и теперь были готовы встретить их во всеоружии среди своих каменных недоступных высот. И незваные гости не замедлили явиться…
На окрестных скалах показались русские войска и быстро стали стягиваться к утёсу… На правом берегу Койсу расположились два батальона Кабардинского полка, у переправы — две роты апшеронских стрелков. Всюду разъезжали бесстрашные казаки, выискивая более удобные позиции. О скором штурме нечего было и думать; первые же бомбы, брошенные в это горное гнездо, не причинили никакого вреда прочно выложенным из камня саклям. Надо было предварительно приготовиться к штурму.
И вот закипела работа. Делались завалы, взрывались порохом целые каменные глыбы на воздух и в искусственно устроенных в их трещинах ложементах засаживались стрелки.
Но и со стороны Ахульго не дремали. Шамиль позаботился укрепить свой грозный замок. В окружающих башнях засели мюриды, осыпая градом пуль слишком близко придвинувшихся к стенам твердыни храбрецов.
Особенно хорошо укреплена была Сурхаева башня — ближайшая и сильнейшая защита Ахульго. Около сотни самых отчаянных мюридов запёрлись в ней, следя зоркими глазами за малейшим движением осаждающих.
Жаркий июньский полдень сменился вечером. Золотое светило, обливая кровяным пурпуром окрестные утёсы, утонуло в бездне, позлатив своим предсмертным блеском серебряные волны пенящейся Койсу.
Свежий ветерок потянулся со дна ущелий, принося на своих воздушных крыльях откуда-то со стороны низин чуть уловимый аромат горных цветов, далеко-далеко цветущих от Ахульго…
Уже в русском лагере пробили зорю и дружные голоса солдат пропели вечернюю молитву, когда со стороны гор, прилегающих кряжем к укреплённым скалам, показался всадник на быстром горном скакуне. Он нёсся как вихрь стороною от русских позиций по самой крутой, почти непроходимой дороге, прямо к берегу Койсу. Вот он ближе и ближе. Часовым уже хорошо видна его стройная, как бы слившаяся в одно с конём фигура, пригнувшаяся к луке, его серый бешмет, обшитый потемневшими от пыли галунами, чёрная папаха с малиновым верхом и загорелое молодое лицо с тонким хрящеватым носом и огненным взором пронзительно-острых глаз. Его приняли за мирного чеченца и подпустили на выстрел. Но когда он вместо того, чтобы ехать навстречу русскому разъезду, дал крутой поворот коню и, снабдив его здоровым ударом нагайки, помчался прямо к берегу, часовой поднял тревогу. Из палаток выскочили солдаты и дали залп по бесстрашному всаднику и его коню. Когда дым рассеялся, он уже был далеко, у самого берега Койсу. Только издали сверкали серебряные газыри на его бешмете да золочёная оправа заткнутых за пояс кинжалов и пистолетов.
Он уже далеко опередил русские позиции, как вдруг разом осадил коня и остановился. Что это? На том месте, где ещё недавно был перекинут мост через Койсу, теперь зияет тёмная пропасть. Русские, очевидно, уничтожили его огнём своих орудий и прекратили проход в замок, чтобы никакая помощь не подоспела к осаждённым…
Горец недолго простоял в раздумье. Раз… новый взмах нагайки — и благородное животное вместе с всадником прыгнуло прямо в ревущие воды Койсу.
Несколько минут он бешено борется с быстрым течением потока и, наконец осилив его, выскакивает на берег. Теперь уже оба они, и конь и всадник, вне опасности, уйдя далеко от неприятельских выстрелов… По горной тропинке, проложенной над адскою бездной, пробираются они всё выше и выше, туда, в аул; вот они у сторожевой башни замка, вот въезжают на улицу аула, тёмную, узкую и кривую, как высохшее русло горного потока. По сторонам её тесно лепятся сакли. Вот и дворец имама. Мимо него всадник проезжает шагом, с низко склонённой в знак почтения головой. Потом, минуя ещё два-три домика, прилепленных к уступам, он останавливается у одного из них и, подъехав к порогу сакли, значительно возвысив голос, говорит:
— Да будет благословение Аллаха над этой кровлей!
В ту же минуту на пороге появляется мальчик лет одиннадцати и, подойдя к всаднику, почтительно приняв его стремя и поддерживая его, пока тот соскакивает с лошади, отвечает:
— Будь благословен твой приход, храбрый. Мой господин[20] и я приветствуем тебя!
— Ты сын Хаджи-Али? — с улыбкой спросил его гость.
— Ты угадал, господин: Асланом Хаджи-Али зовут меня.
И говоря это, он взял за повод коня вновь прибывшего и повёл его под навес. В ту же минуту из сакли вышел почтенного вида горец с выкрашенной хиной в красный цвет бородой[21] и произнёс:
20
Отца и братьев младшие члены семейства горцев называют господином.
21
Все почтенные старики и старейшины-мюриды красили хиной бороды в красный цвет.