Вера и правда

— О, негодная девчонка! О дели-акыз! О злое семя, заброшенное на нашу почву! — вопила старая Хаджи-Ребиль. — Из-за неё ли, презренной гяурки, придётся мне сложить мою старую голову! Да она не стоит ни одной пролитой капли крови истинной мусульманки!

— О ком говоришь ты? — недоумевающе спрашивала Патимат.

— Тэкла сбежала! Нет больше Тэклы! — ввернула своё слово Нажабат.

— О, она, клянусь именем Аллаха, раскается в этом! — вскричал Магомет-Шеффи, и глаза его бешено сверкнули.

Сердце Патимат радостно забилось. Тэкла убежала!.. Значит, одной мученицей будет меньше в серале. И, вся сияющая, она прошла к себе.

Глава 14

На волос от смерти

едленно и плавно всплыло нежное, румяное утро над Андийским лесистым хребтом и, опоясанное алой зарею, улыбнулось природе.

Аул ещё не просыпался… Только на дворе наиба Гассана несколько нукеров собрались против входа главной сакли и ждут появления оттуда их хозяина и господина.

Но вот он вышел, медленно поклонился, востоку и прочёл утренний намаз, умыв лицо и руки из поданного ему одним из нукеров кувшина.

За ним вышел горец-переводчик, его ближайший слуга.

По данному знаку два нукера подошли к гудыне и, зацепив пленного длинным шестом, заканчивающимся крюком, вытащили его из ямы.

Перед глазами Гассана предстала ненавистная ему фигура его врага.

Лицо пленного было бледно, но спокойно. Ярким огнём горели два синих глаза на измождённом лице… Миша Зарубин знал, что его смерть неминуема, и безропотно подчинился жестокому року.

Последняя ночь его перед смертью прошла сравнительно спокойно. Он даже успел заснуть немного и видел во сне своих. И потом этот мальчик-горец, принёсший ему кусок жареной баранины, сумел заставить его отчасти примириться со смертью. Что говорил он, Миша не понял и не разобрал, но одно уже его появление доставило ему огромную радость. Ему отрадно было встретить в предсмертные минуты сочувствующее, ласковое существо… Патимат зовут его. Какое славное, хорошенькое имя!.. И лицо у него хорошенькое, точно девочка, и до странности напоминает ему кого-то… Кого? Он решительно не может вспомнить… Он хорошо запомнил это лицо, несмотря на скупое освещение месяца, и узнает его из тысячи!..

Однако ему сейчас суждено умереть… Красноголовый Гассан, всей своей фигурой олицетворяющий возмездие, говорит ему это… Умереть теперь, сейчас, когда он ещё так молод и ничего пока ещё не сделал для своей родины! Где же те доблестные подвиги, о которых ему так сладко грезилось в корпусе?.. Где та служба на пользу царя и отечества, о которой он мечтал? Двухгодовое бездельничанье в маленькой крепости, этот недолгий бой на бруствере и в результате смерть преступника от руки какого-то чеченца! О, зачем он не послушался тогда голоса Полянина и кинулся на вылазку!..

Однако не поздно ли ему каяться теперь в этом? Надо, по крайней мере, показать горцам, как умеет умирать русский офицер!.. И он поднял исхудалое лицо на Гассана и твёрдым, бесстрашным взором впился ему в глаза.

Тот в свою очередь измерил глазами свою жертву с головы до ног и сказал что-то переводчику-горцу.

Этот выступил вперёд и обратился к Мише со своей коверканной речью:

— Мой господин желает знать, насколько ты боишься смерти, саиб? И ещё хочет знать, какое будет твоё предсмертное желание?

— Передай твоему господину, что я не трус, чтобы бояться смерти, — гордо отвечал Зарубин, и бледное лицо его вспыхнуло слабым румянцем, — а моё предсмертное желание — чтобы он как можно скорее попался нашим и был повешен на толстом суку ближайшей чинары… Твой господин, очевидно, хочет посмеяться над своей жертвой, прежде чем отправить её к праотцам. Так поступают трусы, передай это твоему господину!

Переводчик перебросился несколькими фразами с наибом. Потом снова сказал, обращаясь к Мише:

— Смерть не замедлит явиться. Ты можешь быть спокоен, саиб!

Действительно, несколько нукеров в тот же миг окружили пленника, крича что-то по-чеченски, чего он, однако, не мог понять. Потом Гассан-бек-Джанаида быстро подошёл к нему. С минуту оба врага мерили друг друга глазами. Самая жестокая, почти безумная ненависть пылала в глазах обоих.

«Чего он медлит? — вихрем пронеслось в голове Зарубина. — Уж убил бы скорее!» И вдруг новая, безумно-жгучая потребность жизни заговорила в нём усиленным голосом.

О, как не хотелось бы ему умереть!.. Над его головой синело небо, белели снеговые вершины и курились бездны, точно огромный алтарь, воздвигнутый для приношений Невидимому Творцу этих дивных красот… Сердце Миши забилось сильно-сильно…

«Господи! — мысленно произнёс он, — спаси меня! Помилуй меня! Дай мне жить! Жить!.»

А кинжал Гассана уже занесён над его головой… Глаза наиба впились с жгучим любопытством в его, Мишины, глаза… Он с бесконечным диким восторгом старается поймать трепет и страх в лице своей жертвы…

Лицо Зарубина бледно, очень бледно, но спокойно, как только может быть спокойно лицо обречённого на неизбежную смерть… Он закрыл глаза… Перед ним снова милые, милые лица… Снова большая уютная столовая с круглым столом посередине почему-то приходит в голову молодому человеку, и слышится голос Джемапа, читающего Лермонтова его сестре, Лене… И вдруг всё это покрывает ворчливо-добродушный голос Потапыча: «И что это вы, ваше высокородие, как сапоги носите… У всех подошвы рвутся, а у вас носки…» — ясно-ясно, как бы в действительности слышится ему голос его дядьки.

Удивительно, что именно это воспоминание, а не что иное приходит ему на ум сейчас… Он снова открывает глаза… Лицо Гассана уже перед самыми его глазами… Горячее дыхание врага обдаёт Мишу. Кинжал его приставлен к груди пленника… Зарубин чувствует даже холод стали, проникающий ему в самое сердце…

— Да убей же меня скорее, разбойник! Нечего издеваться надо мною! — вырывается из груди несчастного полный отчаяния возглас.

Не от страха смерти вырвался у Миши этот возглас. Только подлое издевательство со стороны врага сводит его с ума…

В лице Гассана злорадное торжество… Он достиг своей цели… Он измучил жертву. И с диким криком, в котором нет ничего человеческого, он высоко поднял кинжал…

В ту же минуту с быстротою молнии на двор влетел всадник.

— Удержи твою руку, Гассан! — кричит он голосом, исполненным волнения и дрожи. — Светлейший имам приказывает тебе отдать ему пленного уруса!.. Мне велено доставить его немедленно во дворец.

И вдруг говоривший разом обрывает свою речь и смолкает на полуслове. Лёгкий крик срывается с его губ.

— Зарубин! Миша… ты!

— Джемал! — слабым эхом откликается пленник, и они бросаются в объятия друг другу.

Слёзы радости обильно катятся по исхудалому лицу Зарубина. Господь услышал его молитву! Он не только отклонил руку убийцы, но послал ему, в лице избавителя, его лучшего, неизменного друга.

— Миша! Голубчик! Так вот какого пленника пришлось мне спасти! — горячо пожимая ему руку, дрожащим голосом произнёс Джемалэддин.

И вдруг лицо его нахмурилось, глаза потемнели; он быстро наклонился к уху своего друга и тихо шепнул:

— Медлить некогда… Отец не отдавал никакого приказания… Гассан скоро поймёт это и пошлёт погоню…

Лишь только мы выедем за ворота, ты пойдёшь в противоположную сторону, держась берега истока… За Ведени будет лес… Там ты в безопасности… Я бы дал тебе коня, но пешему укрыться легче… В лесу держись востока… Там русские укрепления… Револьвер я тебе дам за воротами, а теперь идём… Время дорого… На улице пока нет ни души… Все спят…

И, говоря это, он тронул коня, сделав знак пленнику следовать за лошадью.

Гассан, мрачно следивший всё время за каждым движением молодых людей, лишь только они тронулись в путь, преградил им дорогу.

— Господин! — обратился он, нахмурясь, к Джемалэддину. — Чем докажешь ты истину твоих речей? Чем подтвердишь приказ повелителя отдать ему моего есыря?