Страница 16 из 52
Эта душная августовская ночь так и веяла на мальчика пряным ароматом ночных цветов, залетающим к нему вместе со свежим дыханием горного ветерка. Но горный ветерок не приносил с собою желанной свежести. Его лицо пылало… дыхание спиралось в груди.
«Завтра, — мечтал он тоскливо, — они с саибом будут уже в Тифлисе, а ещё через день его, Джемалэддина, отправят к белому падишаху, в большой северный город, где суждено ему прожить целую жизнь». Острое ощущение горя сжало сердце мальчика… «О, если бы Аллах свершил чудо и вернул его на крыльях своего ангела в родные горы к его «ласточке», тоскующей по нём!..»
При одном воображении о возможности такого счастья он вздрогнул весь и светло и блаженно улыбнулся… А пылкое воображение востока уже рисовало ему одну за другой картины соблазнительной свободы. Он так увлёкся своими мечтами, что стал грезить наяву: вот чудится ему взмах крыльев посланного за ним ангела Джабраила, непременно Джабраила, а не иного, потому что ему молится мать… Ему уже слышится веяние ангельских крыльев… Вот он ближе… посланник всемогущего Аллаха… Вот уже у самого входа в шатёр. Во мраке ночи блеснули его яркие очи… Или это восточная звезда сверкает с вышины?.. Лёгкое забытье овладело мальчиком…
О, какое это сладкое и вместе с тем мучительное забытье! Оно ему — пленнику — говорит о свободе. Он закрывает глаза и погружается в какую-то тёплую ароматичную волну… Но что это? Шорох ангельских крыльев уже вполне ясно чудится снова.
Чуткий слух ребёнка, выросшего в горах и привыкшего улавливать малейшие звуки природы, не может обмануть его. Это не сон, не грёза, а действительность… Живая действительность… Да!..
Он широко раскрывает глаза и замирает от неожиданности. Прямо ко входу палатки мимо задремавших караульных, чуть шевелясь в траве и извиваясь подобно змее, ползёт человеческая фигура… В зубах у ползущего кинжал, на спине перекинута винтовка. Лицо его, чуть приподнятое от земли, слабо-слабо освещено умирающим отблеском потухающего костра… Оно хорошо знакомо, это лицо, Джемалэддину…
Это мюрид Гассан-бек-Джанаида!
Он узнал его.
«Но зачем он здесь?» — изумлённо спрашивает себя ребёнок.
И вдруг быстрая догадка пронизывает его мозг. Аллах Великий! Не за ним ли пришёл он, за Джемалэддином! Не спасти ли его он хочет?.. И при одной мысли об этом безумная радость охватывает мальчика. Недаром, стало быть, Аллах навеял ему его грёзы. Он, Великий, не захотел продлить горя своего маленького слуги и посылает ему желанную свободу!
Мальчик издали протянул руку своему нежданному избавителю и чуть дыша, весь замирая от восторга и страха, ждал его приближения.
Ему было чего бояться… Сделай хоть одно неверное движение Гассан, звякни он винтовкой или кинжалом, и пуля часового уложит его на месте…
Но, слава Аллаху, он ловок, как кошка, и тих, как мертвец. Он ползёт, как змея, невидимо и неслышно. Минута… и он уже подле Джемалэддина у ног его.
— Господин, — шепчет он тихо, едва внятно, — ты свободен и с зарею увидишь свою мать! Дай только справиться с этим…
И он вдвое осторожнее и неслышнее продолжает свой путь к тому месту, где спит далеко не помышляющий об опасности Зарубин…
Джемалэддин, весь охваченный трепетом, едва соображает действительность. И правда, не на сон ли похоже всё это? Он, уже отчаявшийся видеть свободу и «ласточку», увидит их снова, опять… И отца увидит, отца, которого он уважает и боится и которого даже не смеет открыто любить!.. Могучий аллах бывает и милосердным к ним, маленьким людям!
«Завтра на заре ты увидишь свою мать!» Так сказал Гассан.
О! У него сердце разорвётся от счастья при одной мысли об этом! Он крепко прижал обе ручонки к груди и затаив дыхание следит за своим избавителем.
Что нужно, однако, ещё Гассану? К чему он медлит? Пусть берёт его и мчит скорее домой. Что ему понадобилось ещё у ложа саиба? Зачем нащупывает рукою кинжал? «Аллах Великий! Не убить ли он его хочет?» — вихрем пронеслось в отуманенной счастьем головке ребёнка.
И вдруг, в один миг, всё стало для него ясно как день.
Чёрная туча накрыла с головой Джемалэддина. Куда исчезло то короткое счастье, которое он испытал за один лишь миг до того?.. Теперь он понял всё. Гассан, прежде чем выкрасть его, Джемала, должен убить саиба, чтобы обеспечить бегство на случай тревоги. Ведь казаки, лишённые своего начальника, придут в смятение и не погонятся без команды за ними!
Убить саиба!..
Друга-саиба, который сумел, насколько мог, скрасить первые дни его — Джемаловой неволи, доброго саиба, который лаской и заботами старался развлекать его!.. Саиба, который рассказывал ему, Джемалэддину, о своём маленьком сыне с таким мудрёным именем, какого он ещё не слыхал! Он, этот сердечный, добрый урус, должен умереть и этим возвратить свободу Джемалу!.. Только перешагнув через его труп, Джемал будет в состоянии увидеть мать… брата… отца… Ахульго!
О!
Он привстал на бурке и безумным от ужаса взглядом следил за всеми движениями Гассана.
Вот молодой мюрид уже подле того места, где лежит Зарубин… вот он наклоняется над спящим офицером… вот осторожно вынимает изо рта кинжал…
Разнородные ощущения волнуют грудь Джемалэддина… Он почти задыхается от двух противоположных чувств, сдавивших ему грудь… Его тянет, невыносимо тянет к матери, в аул, на волю, и в то же время ему нестерпимо увидеть мёртвым его нового ласкового друга…
Он стоит, не смея дохнуть… Глаза его горят во мгле… Зубы стучат и щёлкают, как у голодной чекалки… Вот, вот сейчас будет уже поздно… Если он сию минуту не разбудит спящего — кинжал Гассана прорвёт ему грудь. Вот рука его уже нащупывает сердце Зарубина… Вот он взмахнул кинжалом… Раз…
— Проснись, саиб! Здесь смерть! — словно чужим, не детским голосом вне себя вскрикивает Джемалэддин, со всех ног кидаясь к спящему.
— Проклятие! — в ту же минуту глухо срывается с уст Гассана. И он с быстротою молнии кидается из палатки…
В ту же минуту гремит выстрел, пущенный из казачьей винтовки наудачу в темноту ночи… и где-то совсем близко слышится топот коня…
Бравый казак-кубанец с раздутой головней вбегает в палатку.
Разбуженный криком Зарубин открывает глаза. Подле него, скорчившись, сидит крошечная фигурка… Чьё-то тихое всхлипывание нарушает тишину ночи.
— Джемал, ты?
— О, слава Аллаху, ты жив, господин! — вскрикивает радостно мальчик и, облитый слезами, падает ему на грудь.
— Что такое? Кто кричал? Чьи это выстрелы?
Джемал трепещущим, вздрагивающим голосом рассказывает что-то. Но из прерывающегося лепета ребёнка трудно понять что-либо… Между рыданием слышится только: «мюрид… смерть… саиб… мать… свобода!..»
Но Зарубину не надо большего. Он понял, скорее сердцем, нежели мыслью, понял… Понял, что благородный мальчик спас ему жизнь ценою своего собственного счастья.
И не он один понял это: понял и Потапыч, поняли казаки, теперь разом наполнившие палатку.
Глаза старого денщика ласково блеснули во тьме Точно повинуясь непреодолимому порыву, он подошёл к мальчику, положил ему на голову свою закорузлую, жёсткую руку и, сморгнув непрошеную слезу, сказал своим дрожащим от волнения голосом:
— Ты… того… я виноват перед тобою, брат… Я думал, что ты, как папенька, значит, смутяга, а ты того… значит, при всём своём благородстве!.. Молодца! Я, брат, тебя не понимал покедова… Ты уж прости меня, старого дурня, за это!.. И кунаками, слышь, тоже таперича мы с тобой будем, на всю, слышь, жизнь таперича кунаки…
Джемалэддин ничего не понял из всего того, что говорил ему по-русски Потапыч.
Но если бы он и понимал по-русски, бедный мальчик, то всё равно не разобрал бы ни слова из сказанного…
Он тихо и горько плакал в эту минуту на груди своего друга-саиба — и по утраченному счастью, и по утерянной навеки свободе…
Глава 14
Прыжок шайтана
едолго красовался белый флаг на башне Нового Ахульго. Потеряв сына и сестру, видя перед собою едва живую от печали Патимат, Шамиль стал подумывать о возмездии победителям. Но прежде он попытался устроить дело миром и послал генералу Граббе уполномоченного с письмом, в котором просил вернуть ему сына или поселить его в Чиркве под наблюдением старого алима Джемалэддина, его воспитателя. Генерал Граббе отказал ему в этом. Безумный гнев охватил душу имама, когда он узнал об отказе. Новым приступом бешеной ненависти к гяурам закипела его душа. Сорвав с минарета белый флаг, он объявил новый газават и приготовился к набегам на русских. Но русские войска не дремали: генерал Лобинцев, по приказанию командующего отрядом, двинул первый батальон кабардинцев на бастионы вновь успевшего укрепиться и охраняемого Ахверды-Магомой замка. Опять закипела сапёрная работа, закладывались и подводились мины, заваливали русла ручьёв фашинами, и скоро ближайшие сакли рушились под влиянием русских ядр и мин.