История казни

Председатель после приобретения Царя даже повеселел, окреп духом. Всё чаще он прогуливался по улице с собакой, наслаждаясь испугом баб, стариков и детишек. Зимою частенько в деревне появлялись нищие, кочующие по стране в поисках пропитания. Председатель терзался душою при виде столь нерадостной картины на заснеженной улице вверенных ему Липок, но поделать ничего не мог. Нищие, в общем и целом, если исходить из бесчисленных решений партии, портили общую благостную картину, как бы являясь отражением реального бытия.

Могучий Царь помог разрешить эту проблему — встал насмерть у входа в деревню, сдирая с нищих с невероятной дерзостью и умением их ветхую одежду.

...Все эти дни Дарья, да и все, пожалуй, жители Липок находились в ожидании весны, которая была не за горами; на солнцепёке податливыми становились снега, покрываясь узорчатой корочкой; всё чаще и чаще с юга являлись волглые ветра, приносившие с собою запахи полыни, чабреца и других степных трав, а через месяц уже вовсю распевал на старой липе скворец. Вот и на других липах, выстроившихся ровной чередой против каждого двора, так распорядился своей волей далёкий предок Кобыло, поселились жизнерадостные жильцы. Дворов насчитывалось ровно сорок пять — в тридцати жили, а пятнадцать, где посвистывал ветер в выбитых окнах да гулял мрак, стали убежищами для нищих, собак и кошек. Некоторые избы за годы уж совсем обветшали; часть разобрали на дрова в студёную зиму, в других содержали колхозный скот: в одном — овец, в другом — коров, в третьем — свиней; под склад заняли церковь, имевшую толстые каменные стены и великолепные запоры, а под клуб — дом сбежавшего молодого помещика.

С приходом солнечных дней на улице стали появляться прежде всего дети, — словно росточки оживших в тёмных недрах погребов картофелин; словно странники нездешних миров, слабенькие, худенькие, в рваной одежонке, они улыбались и тянулись ручками к солнцу. Дарья, видя это, радовалась особо остро, чувствуя любовь к сыновьям. Она теперь вспоминала свою жизнь уже не в том московском доме, а там, в Сибири, когда они с утра до вечера хлопотали с мужем. Она вспоминала покупку красивой Каурки, такой милой и безотказной. Бурана она тоже вспоминала с нежностью и любовью; затем — появление Васи, Миши, Николки. Дарья вдруг поняла, что жизнь в Сибири, которую она кляла, — её лучшие годы, полные любви, что то и было её настоящее счастье. Она смахнула слезинку с ресниц, погладила Ванечку, посмотрела на вышедшую погреться повитуху и принялась за огород. Дарья продолжала ворошить память: может быть, стоило уехать тогда с генералом Кондопыпенко и лихим рубакой Похитайло за границу? А как тогда с детишками, с Иваном, с которым она наверняка бы уж не встретилась? Не трудно понять, что принесёт больше радости человеку — дорога ли от порога или дорога к порогу? Скорее всего, больше счастья принесёт дорога к Богу. В её душе теснились мысли о муже. Она поняла: поездка в Сибирь не имеет смысла, потому что если Иван жив, он услышит её любовь и сам приедет, а если его нет, — ничем уже горю не поможешь. Дарья усилием воли отвлеклась от грустных мыслей.

У них осталось три курицы — вот всё, что уцелело после коллективизации в прошлом году. Она принялась кормить кур берёзовыми почками; зерна у них не хватало даже детям. Несмотря на хлопоты старика Кобыло, сильно сдавшего после нападения волка зимой, их семье колхоз выделил всего десять килограммов пшеницы, и они на своей старенькой ручной мельнице мололи пшеничную крупу. Воспоминания о Сибири остались у неё, и особенно у детей, как самые счастливые, радужные, полные достатка, когда они не знали, куда девать молоко, хлеб, зерно. Старшие Петя, Вася и Миша всё чаще и чаще хныкали: «Мамочка, поедем обратно, к папе хочу!» Она и сама бы уж уехала, но понимала, что делать это бессмысленно и опасно, потому что дом их отобрали, а Ковчегов и Пастухов не поскупятся превратить их жизнь в кошмар. Она успокаивала детей и говорила, что как только отец приедет, в первый же день они решат, как им быть: ехать или нет в благословенную Сибирь. На время успокоившись, несмышлёныши вновь возвращались к своему, и тогда Дарья, вспылив, восклицала:

— Вы не понимаете: нельзя! Я могу уехать одна, без вас, ибо для меня ваша жизнь дороже своей.

Но летом от голода люди не умирают. Она варила им крапиву, находила какие-то травы, всё шло на пользу. И Дарья видела, как подрос за зиму Петя, как вытянулся и посмурнел бледным лицом Вася. Детям сейчас особенно не помешало бы хорошо питаться. Но Дарья, лишь воздев руки к небу, благодарила Бога за ясное чистое солнце, которое вдохнёт жизнь в эти маленькие росточки, плоть от её плоти. Она с радостью глядела на детей, узнавая в каждом из них своего Ивана, как далёкий отзвук их прекрасной любви, которая даётся человеку всего лишь раз.. С надеждой и верой обращала она своё лицо к иконе, крестилась и со слезами на глазах призывала всех в свидетели, что ещё рано петь отходную их любви, Бог видит всё и не может не прийти на помощь.

Наблюдая за стараниями Дарьи помочь детям, а также Анне Николаевне, встать на ноги, повитуха, сохранившая прежние свои привычки, быстро-быстро перекрестившись, твердила:

— Истинный крест, святая великомученица Дарья!

Дарья принимала жизнь такой, какая есть. Поэтому, как только стало возможно, Дарья вскопала огород и засадила всю имевшуюся у старика Кобыло семенную картошку; отдельно сажала каждый глазок, могущий принести плод. Старику казалось, что Дарья в огородничестве знает больше его, и всячески помогал ей. Дарья чувствовала приближение худших времён, предполагая, что если в прошлом году за все работы на полях колхоза старик Кобыло получил десять килограммов хлеба, то в следующем, если не будет урожая, им и этого не перепадёт.

Старуху председатель определил скотницей на свиноферму. Вместо неё на скотный двор ходила Дарья. Бог ты мой! Что она там увидела?! Несколько дохлых свиней, околевших от голода или холода, до сих пор валялись среди живой животины, и никому в голову не приходило убрать их. Грязь по колено стояла в свинарнике, несло гнилью, чудовищные запахи поражали воображение. В продырявленную крышу гляделось солнце. Голодные свиньи, похожие на узников, костлявые, грязные, тоскливо с утра до вечера повизгивали, тыкаясь мордой в пустые корыта. «Авгиевы конюшни, — подумалось ей, — по сравнению с этими просто рай божеский». Её тут же стошнило; ни смотреть, ни стоять не было сил. Она вернулась домой и всё рассказала Анне Николаевне, добавив, что и мифический Геракл вряд ли мог бы вычистить эти конюшни, полные дерьма и разложившихся трупов свиней. Анна Ивановна ничего не ответила, отправилась на скотный двор сама и принялась за работу. К вечеру она появилась дома, и назавтра Дарья поняла: что может человек, то не может даже мифический герой. Ибо на скотном дворе все закутки были очищены, вымыты, постелена чистая трава, которой объедались свиньи за неимением другой пищи.

— Что ж вам заплатят, Анна Николаевна? — спросила восхищенная Дарья.

— Колхоз на то и организовали, чтобы не платить, Дашенька, — ответила старуха, прилегла в запечье, где теперь спали дети, и забылась на короткое время. — Я Дураку доложила, что очистила свиней ты, — добавила она, засыпая.

«Вот откуда у Вани было такое стремление работать, — подумала Дарья с трогательным желанием тут же чем-то отблагодарить за эту мысль свекровь. — А читать книги и рассуждать о мировых проблемах — от отца».

III

Как-то однажды осенью Дарья, всё время думая о необходимости зарабатывать деньги, потому что понимала, что с огорода не прокормить десять человек — шестеро детей, её стариков и повитуху Марусю, узнала, что на уроке в школе с учителем Белоноговым случился удар. И он, не приходя в сознание, умер.

Она посоветовалась со стариком Кобыло, что неплохо бы устроиться в школу учительницей. Старик внимательно выслушал сноху; глаза у него заискрились мелким-мелким, точь-в-точь как у Ивана, бывало, светом: при этом суживались зрачки, собирая вокруг глазниц огромное количество расходившихся веером морщинок.