Страница 7 из 33
Юный Прайд был одним из тех, кто горше других оплакивал смерть милорда. То был первый и последний раз, когда он плакал. Хотя знал, что сам Дарт Вейдер ни на секунду не усомнился бы, если бы потребовалось лишить жизни его, Прайда. Глубоко в душе он презирал императора Палпатина. Он считал, что старый колдун каким-то загадочным образом сумел поработить душу его кумира, паразитируя на его страданиях и давая ему иллюзию утешения. Впрочем, сейчас, много лет спустя, он склонен был думать, что кажущаяся верность Вейдера ничтожному императору была проявлением все того же великого смирения. Дарт Вейдер постиг мировой ход вещей и не видел смысла идти против него.
Мелюзга, поднявшая голову после того, как Светлая сторона Силы свергла Вейдера, была омерзительна. Прайд, как и многие его боевые товарищи, не мог и думать о том, чтобы служить какому-нибудь жадному горнодобытчику или торговцу оружием, хотя ему делали весьма заманчивые предложения (впрочем, в величайшей тайне от победителей-республиканцев). Он, как и другие, удалился в уединенное поместье на одну из маленьких лесных планет в стороне от популярных торговых маршрутов.
Вскоре началось то, что несложно было предвидеть: республика не смогла удержать власть, и в галактику пришла анархия. Как следствие – в головах пигмеев вновь воскресла мечта о сильной руке. Вейдеру не суждено было повториться; но, когда Первый Орден заявил о себе, Прайд одним из первых поспешил присягнуть ему. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что колдун Сноук и, в особенности, истеричный мальчишка – его ближайший ученик – являются лишь жалкой пародией на времена Империи. Однако, вспоминая смирение Вейдера, он счел, что должен покориться провидению так же, как некогда милорд. И, возможно, ждать своего часа.
Он никогда бы не осмелился даже в мыслях вызвать тень Дарта Вейдера, что, как поговаривали, в бессовестной гордыне позволял себе этот мальчишка, пусть он и был его потомком. Прайд искренне ненавидел принцип родовой аристократии. И не только потому, что сам происходил из небогатой семьи. Он был уверен, что способности невозможно передать по наследству. Он предпочитал избегать теософских рассуждений и, хотя не мог не признавать сверхмогущество Вейдера, склонен был думать, что в его случае личность порождала Силу, а не наоборот.
Абсурдная жестокость Сноука и его приспешников превзошла то, что было во времена его молодости. Стиснув зубы, он наблюдал самоубийственную политику массового отъема детей на бедных планетах для пополнения штурмовых отрядов. Не то чтобы ему было жаль осиротевших родителей. Напротив, он был уверен, что, не будь Ордена, эти родители так или иначе продали бы своих детей - за еду, либо за дурманящее зелье. Просто он знал, что это неразумно. Каждый отнятый ребенок порождал ячейку скрытого сопротивления в собственном тылу, ослабляя армию. Дезертирство в Ордене стало массовым явлением. Но самое главное – семья, потерявшая сына или дочь, умножала ряды злейших врагов Сноука. И те самые бедняки, которым судьбой было предначертано в скором времени умереть от голода или пьянства, преображались энергией мщения и становились достойными противниками. А иногда – и героями.
Он помнил, как были преданы Вейдеру его солдаты. Да, нередко это была любовь, смешанная со страхом, но смесь была неделимой. Он не раз видел, как отряды впадали в безумный экстаз, лишь завидя Вейдера на поле боя; как они кидались грудью на выстрелы, забыв о страхе смерти. Он и сам не раз бывал в таком же исступлении, когда все его существо обращалось в одно страстное желание – умереть ради этого человека. И лишь чудо тогда уберегало его.
Ничего подобного не бывало в Первом Ордене. Солдаты ненавидели своих командиров, которые, в свою очередь, ненавидели и боялись Верховного лидера, и вымещали злобу на подчиненных. А Сноук был слеп. Он не видел опасных трещин ни внутри, ни снаружи. В нелепом самолюбовании он проглядел ненависть к себе собственного ученика, хотя она была очевидна даже Прайду. Они оба были гордецами, возомнившими себя хозяевами судьбы, - думал Прайд, - и в том их отличие от Вейдера, который всегда служил тому, что ставил гораздо выше себя. Потому-то они оба и пали.
Прайд благодарил богов за то, что спокойно дождался гибели Сноука от руки Кайло Рена (разумеется, в «официальную» версию убийства Верховного лидера бойцом Сопротивления не верил никто; тем более, что Кайло сам, обуреваемый низкой страстью, привел ту девицу к Сноуку). Прайд ни разу не присоединился – даже не к заговору, нет – к ропоту против Сноука, который время от времени возникал среди командования. Более того, ему случалось со рвением разоблачать вольнодумцев, которым он втайне сочувствовал. Но не потому, что он страшился мести колдуна. Просто он считал, что время еще не пришло: «А когда оно придет, судьба сама покарает себялюбивого глупца!». Равным образом он счел недостойным лично участвовать в заговоре против Кайло Рена. На то имелось другое ничтожество – Хакс. Впрочем, Прайд внимательно следил за планами заговорщиков и – разумеется, втайне даже от них – делал все, чтобы облегчить им задачу. И лишь когда дело было сделано, когда гордец, и без того сломленный, был повержен сворой неистовых псов, Прайд вышел из тени.
К тому времени он сосредоточил в своих руках все нити управления тем, что осталось от Первого Ордена. Однако он не собирался его воскрешать. В его замысел входило дать умереть тому, что должно умереть (Прайд с усмешкой вспоминал, что так любил изрекать гордый мальчишка; жаль, что дальше слов у него дело не шло), и на пепелище старого воздвигнуть новое здание. Он был уверен, что существуют узы, более сильные, чем страх; ими-то он и хотел скрепить свое детище. Он знал, что галактика жаждет порядка и справедливой власти. При этом он считал, что народы должны сами поднести к его ногам свою свободу; он был уверен, что при умелом управлении они будут счастливы отказаться от такого тяжкого бремени. Главное – не дать хорошему замыслу быть преждевременно уничтоженным властолюбием. Но тут Прайд скромно полагал, что может на себя рассчитывать.
Он искренне не понимал, почему Сноук, а еще раньше – император пренебрегали таким верным спутником кнута, как пряник. Тысячи планет в галактике прозябали в нищете. Отчего бы не накормить их (конечно, не досыта, но так, чтобы приобрести лояльность их жителей)? Отчего бы не возбудить честолюбие босоногой молодежи, поманив их возможностью сделать блестящую военную карьеру, вместо того, чтобы тупо забирать в армию силой? Он знал, что можно сделаться вожделенной мечтой для всей галактики, вместо того, чтобы быть символом зла.
Но самое главное – Прайд не мог взять в толк, почему его предыдущие хозяева остерегались вспороть те туго набитые денежные мешки, что разъезжали по галактике в роскошных звездолетах с вооруженной охраной и целыми гаремами разноцветных красавиц. Все эти промышленники, владельцы оружейных заводов, хозяева приисков, торговцы дурманящим зельем и просто выскочки, разбогатевшие непонятно чем и как – именно они были главной причиной горя и нищеты большинства планет. То был единственный случай, когда Прайд был солидарен с последними бедняками. Однако вместо того, чтобы под шумные рукоплескания всей галактики уничтожить эти гнойники и отобрать их богатства (поделившись малой толикой с бедняками, лишний раз заслужив их благодарность), ни Сноук, ни Палпатин почти никогда не открывали на них серьезную охоту, за исключением отдельных случаев. Богачи чувствовали себя в полной безопасности. И Прайд решил положить этому конец.
Поначалу он принялся стравливать могущественные корпорации друг с другом, соблазняя их предавать конкурентов. Никто из магнатов не верил, что когда-нибудь очередь дойдет и до него. Они были слишком алчны, чтобы догадаться объединиться для борьбы (иначе замысел провалился бы в самом начале). Так Прайду удалось ликвидировать большинство из них до того, как хоть кто-то одумался.
Но Прайд избегал эстетики насилия. Он знал, что оно к лицу лишь Вейдеру. «Мир измельчал, увы», - говорил про себя Прайд, и расправлялся с богачами с помощью судов, на которые в качестве зрителей свозились представители бедных планет. Правда, суды за редким исключением заканчивались одинаковыми смертными приговорами, но у публики не возникало и тени сочувствия к подсудимым (что неминуемо случилось бы, просочись слухи о прямом терроре).