Страница 2 из 3
Любой текст с подобной тематической привязкой будет неизбежно сравниваться с бессмертным творением сами-знаете-кого, так что я не буду. Автор же делает интересный и в определенном смысле провокационный реверанс в адрес Мастера, но быть может, чтобы отмежеваться от булгаковской концепции. Однако, в результате он ещё больше к ней прирастает с той точки зрения, что даёт в руки даже очень ленивому читателю повод для открытого сопоставления.
Действительно, несогласие с позицией Михаила Афанасьевича хоть и выражено от имени его же отца Афанасия Ивановича, который введен в качестве персонажа, но по поручению, несомненно, автора. В нашей реальности отец Булгакова не дожил, конечно, до создания известного романа, не говоря уже о публикации. Однако, его богословский научный профиль хорошо вписывается в мистическую реальность, созданную в романе "Император". Почему бы и нет? Только одно, на мой взгляд. Обнаружив эту крайне любопытную деталь, читатель уже не может читать "просто так" – он лезет в Википедию, чтобы проверить автобиографию, а также уже и в текст "Мастера и Маргариты" в надежде найти менее явные отсылки. А если не находит, неизбежно разочаровывается. Осмелюсь утверждать, что использование Афанасия Ивановича в качестве одного из ключевых персонажей задаёт довольно высокую планку, которой необходимо соответствовать теперь до самого финала.
Идея и смысл, смыслы для читателя с самого начала непрозрачны. Интрига аккуратно удерживается. Даже мистический контекст до поры до времени, используя авторскую лексику, "таится под спудом".
Я бы возможно предпочел постепенное проникновение в суть, но автор безжалостно прячет и лишь, забегая временами вперед, дразнит, дескать, ещё немного обожди и начнется то самое, и откроется, и воздастся читающему. Приём, надо сказать, обоюдоострый: ожидания ведь тоже нарастают!
За неимением прямой информации от автора читатель продолжает метаться в поисках отсылок и подсказок. Имя главного героя – пословицы – ну, наверное, вот эта к месту: "Наш Ерошка не пьёт понемножку" – нового ничего не привносит. Полное имя Ерофей Бубенцов что-то слышится шутовское, скоморошье. И это в тексте уже отражено – не дополняет.
Метрдотель в "Кабачке на Таганке" Семён Михайлович Шпак. Сложносочинённое ФИО всегда толкает на поиски курьезной этимологии. Все же знают, что Шпака зовут (или звали) Антон Семеныч. А Семён Михайлович для меня, как надеюсь и для многих – Будёный. И?.. И ничего, Франкенштейн не складывается. Ну, бог с ним!
Автору, на мой взгляд, иногда блестяще удаётся транслировать идеи, не прибегая к прямым толкованиям – напротив: смыслы проникают в нас сами на уровне ощущений – например, вместе с "ядовитой сладостью успеха", растворяющейся в крови главного героя.
К середине туман немного рассеивается, нечисть конкретизируется, отвратительность её плавно нарастает, обретает функционально-целевую структуру, прорисовываются четкие контуры авторского мировосприятия. Принципиальность несогласия с Булгаковскими представлениями о дьявольских сущностях и обличиях тоже обретает черты.
Да, весьма неожиданно наступает момент, когда идеи и смыслы разом обрушиваются на читателя. Становится одновременно всё понятно и неинтересно.
Во второй половине всё чаще появляются сомнения в решении тех или иных сцен. Смерти следуют одна за другой рядовыми событиями, сопровождаемыми едва ли уместным сарказмом. Реплики представителей свиты условного князя тьмы зачастую исполнены неприкрытой, а то и программной прямоты. Не обесценивает ли подобная откровенность весь месседж содержательно? Не облегчает ли она отрицательный потенциал адова войска до уровня лубочных персонажей? Не смещается ли восприятие от подобного саркастического смакования смерти в опасную зону, где то, что по сути своей зловеще, выглядит ничтожным и фиглярским. Обидно, что на подобном фоне глубокие размышления героя о жизни и смерти также за компанию легчают.
Получается вместо заигрываний с Сатаной, против коих автор посредством Афанасия Ивановича отчаянно протестует, мы получаем концепт, в котором зло бескомпромиссно с отрицательным знаком. Готов ли современный читатель поверить в такие кромешные краски без оттенков и полутонов?
Я-то субъективно привык считать, что зло матёрое и мерзейшее, внешне почти неотличимо от добра, но смотрится как его улучшенная копия, более успешная и притягательная до поры. Ну а то, бесноватое и средневековое, обнаруживает себя ещё на дальних подступах, а потому опасности не представляет, по крайней мере, для бессмертной души. Да и это уже скорее ситуативный фантом, ибо наипристойнейший внешний облик зла – весьма натоптанное общее место.
С оглядкой на выдержанную первую часть мне немного грустно наблюдать, как примерно со второй половины роман неуклонно прорастает чертополохом фарса. Здесь уже натуральная вакханалия в полный рост и бесы и полубесы удержу не знают – на "худсоветах" выворачивают наизнанку весь свой сокровенный примитив. С легкой ностальгией вспоминаются Ерошкины заказные скандалы, как некая грань, за которой маховик нарратива слетел с катушек и стал методично размалывать в щепки худ. правду.
Нельзя не обратить внимания на жену и детей главного героя. Мне показалось, что слишком служебное место отведено Вере – она появляется в те и только те моменты, когда необходима по сюжету. А необходима она, видимо, лишь для редких минут близости и как проводник веры, хоть и довольно формальный: при созвучном имени, внешней воцерковленности фактически в бога она не верует, а принявший из её рук Евангелие Ерофей ей же и толкует суть. Контекст красивый, поэтичный и вполне жизненный – хочется отвести ему больше места. В остальное время её будто и нет. Детей, как в начале романа отправили в Калугу, а потом переотправили учиться за границу, так они и не появляются боле. Не усмотрит ли пытливый читатель в подобной небрежности неполноту проработки полотна произведения? С позиции раскрытия характера и происходящей трансформации главного героя постоянное физическое отсутствие детей и частичное супруги вызывает вопросы и представляется необъяснимым упрощением. И совсем непонятно, отчего в картине душевных метаний героя дети не упоминаются, по крайней мере, вскользь. Ни имен, ни даже их количества нам узнать не суждено. Дознаватель, не страдающий умственными повреждениями, и тот судьбой детей не озаботился. Одним словом: странно!
О помешательстве Ерофея. Это конечно "счастливое избавление", которое может списать и фарс, и клоунаду, и смакование смерти, да и ещё бог весть что! Но в данном случае сумасшествие одновременно и примиряет, и ставит новые вопросы. Что же весь адский, чернее чёрного, замес герою привиделся в своей бредовой реальности? Выходит, нет – и расправа над дознавателем подтверждает, что реальность Бубенцова, хоть и бредовая, но довольно точно отразила: зло в лице Амадея Вольфганга Готфрида Скокса по-прежнему мерзко и бескомпромиссно!
Ну и о разочаровании, раз уж заикнулся. Читатель может не соглашаться, протестовать даже – это всё в спектре восприятия, надеюсь, желанного для автора. Разочарование немного из другой категории. Постараюсь объясниться. Выстроена яркая метафоричная картина, которая в моём представлении не очень проецируется в реальность. Точнее, сложно смириться, что она проецируется настолько буднично, что от её многих объемных граней (пусть и спорных для меня) остаётся только скупая отвратительная суть. Возможно, нафантазировал, но мне в названии и мистической фабуле почудилась заявка на мощный обобщающий интеграл, который в итоге оказался нереализованным. И от неиспользованного потенциала у меня выпал едкий осадок, который сложился в слова и выводы, наверное, не очень приятные автору. А может, и не должно было случиться грандиозных обобщений? Может, это просто история красивого помешательства на фоне чисто коллекторской драмы? Не надо возводить завышенных ожиданий – не будет и горьких разочарований! Это претензия, конечно, уже не к автору, но к излишне требовательному читателю. И это точно не я!