Страница 12 из 80
— Все, дорогие товарищи, оставляю вас. — Повернувшись ко мне, вздохнула: —Владимир, очень тебя прошу — говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.
— Когда это я жаргонизмы использовал? — недоуменно поинтересовался я.
— А «жесть» — не жаргонизм? А кто постоянно говорит — «крышу снесло» или — «трубы горят»? Или «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои ненужные — «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.
Я слегка смутился. Ну что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?
— Постараюсь, — вздохнул я, а потом хмыкнул: — Зато я нецензурных слов не использую.
— А, — махнула рукой Наталья. — Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.
— Руський матьюг — тре бьен! — вступил в наш диалог француз. — Все виражаеться пиросто и содьержательно!
— Ладно, как ты любишь говорить — ну вас на фиг, а я пошла.
Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.
Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:
— Владьимир, а ви не хотел випьить на посошéк?
Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошéк», помотал головой.
— Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить — пейте, а я пойду.
Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из-под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:
— Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.
Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент — неподдающаяся буква «х», из-за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.
Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск — город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом, выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.
Мишель Потье слушал очень внимательно, поддакивал, а в самых интересных местах, как и положено, восклицал «тре бьен», но чувствовалось, что история его не слишком интересует. За все время он не сделал в блокноте ни одной пометки.
Но французского коммуниста больше интересовала современность. Причем он так умело формулировал вопросы, что минут через пять у меня сложилось стойкое впечатление, что журналист-то засланный! Мишель не интервьюировал меня, а допрашивал. Вернее — это ему казалось, что допрашивает наивного русского парня, прибывшего в Москву из далекого Архангельска.
Товарища Потье не интересовал Архангельск, как таковой. Ему не хотелось знать ни умонастроения в губернии, ни мобилизационный потенциал, ни военное оснащение подразделений, находившихся в городе, или система береговой охраны (правда, ее у нас пока все равно нет). Даже не пожелал знать пропускную способность Северной железной дороги. А вот потенциальный грузооборот Архангельского порта, наличие складов, скорость погрузки — это очень даже интересовало. Но более всего Мишеля Потье увлекала древесина, и он очень подробно выяснял породы деревьев, произраставших в губернии, наличие дорог, ведущих к лесопорубкам.
Было заметно, что товарищ Потье, как нынче говорят, «прекрасно владеет темой», например, знал, что за последние сто лет из восточной части губернии вывозилась лиственница, а из южной — сосна. Но его интересовал сегодняшний день. Например, сколько можно вывести леса, как быстро, и можно ли нанять лесорубов прямо на месте? Сколько в Архангельской губернии действует лесопилок, и будут ли заинтересованы власти вывозить за границу «кругляк» или заставят покупать доски и брус?
То, о чем расспрашивал меня француз (и как расспрашивал), заставило меня вспомнить свою основную специальность, оставленную в прошлом — борьбу с промышленным шпионажем.
Мы с ним жонглировали словами минут пятнадцать, а может и двадцать, и я убедился, что передо мной сидит совсем не шпион, а представитель какой-то фирмы, занимающейся переработкой древесины. Или чем-то еще…
— Мишель, а ваша фирма занимается оптовыми продажами леса? — задал я прямой вопрос, и француз от неожиданности притих, а потом начал что-то мямлить.
— А… — только и сказал Мишель. Эх, придется помогать парню.
— Понимаю, что вы коммунист, и вам неудобно признаваться в том, что вы представляете капиталистов. Вы совладелец?
Потье посмотрел на меня исподлобья и грустно сказал:
— Это наша семейная фирма.